Хочется шапку снять и поздороваться вслух: «Здравствуйте». Трава гладкая, скользкая, короткая, ступать по ней мягко, как по ковру. Длинная открытая полонина лежит среди лесов. Раскинулось широко над нею небо, словно разлегся добрый молодец — грудь нараспашку, лежит себе да глядит в окна божьих теремов… Ох, как легко дышится!
Юрай Гордубал стал вдруг совсем маленьким, он как муравей бежит по широкой поляне. Куда ты, куда, муравеюшка? А туда, на гору, на самое темечко — пастись вместо с другими черными мурашками. Вон куда я спешу. Широка ты, широка, полонина.
Широка, о господи! Скажешь ты про те красные точки, что это стадо волов? Хорошо господу богу — глядит себе сверху и думает: вот это черное пятнышко — Гордубал, а вон то светлое — Полана. Посмотрим, сойдутся они или придется их подтолкнуть пальцем.
А тут, глядь, со склона что-то черное прямиком к Гордубалу мчится. Несется кувырком по косогору, прямо под ноги. Да кто ты такой? Ах ты черный песик! Что разоряешься, лаешь? Ну, иди, иди, разве похож я на вора? Подойди сюда, ты молодчина, пес. Иду повидать пастуха в горах. Вон уж и стадо слыхать.
— Гей! — кричит Гордубал пастуху.
Большеглазые волы спокойно поглядывают на Гордубала и продолжают пастись, помахивая хвостами. Пастух стоит неподвижно, как куст, и молча смотрит на пришельца.
— Гей! — кричит Юрай. — Это ты, Миша? Ну, слава богу.
Миша глядит и — ни слова.
— Не узнаешь? Я — Гордубал.
— А-а, Гордубал, — говорит Миша, не удивляясь. Чему удивляться?
— Я из Америки вернулся…
— Чего?
— Из Америки.
— А, из Америки.
— Чьих волов пасешь, Миша?
— Чего?
— Чьи волы, говорю?
— А, чьи волы! Из Кривой.
— Так, так, из Кривой. Хорошая животина. А ты как, Миша, здоров? Я пришел тебя повидать.
— Чего?
— Ну, повидать.
Миша — ни слова, только хлопает глазами. Отвыкаешь говорить здесь, в поднебесье. Гордубал ложится на траву, опершись о локоть, и жует стебелек. Здесь другой мир, здесь говорить не полагается, да и не надо. С апреля до сентября пасет стадо Миша, неделями души живой не видит.
— Скажи, Миша, был ты когда-нибудь там, внизу, в степи?
— Чего?
— В степи, говорю, был, Миша?
— А, в степи? Нет. Не бывал.
— А наверху? На Дурном бывал?
— Бывал.
— А за той горой?
— Нет. Не бывал.
— Вот видишь, а я в самой Америке был. Да что проку? Даже жену свою — и ту не понимаю.
— Там, — говорит Миша, — там не такие выгоны.
— Слушай, — спрашивает Юрай, как допытывался, бывало, еще мальчишкой, — что такое там было, где сруб в лесу?
