На первых страницах «Надежды» бурлит разлив всенародной вольницы, бьют ключом пьянящие грезы, идет повальное крещение в купели свободы. Братство и черпаемое в нем человеческое достоинство каждого, во имя которых держались под пытками и шли на казнь революционеры из прежних книг Мальро, тут стали завоеванным достоянием многолюдной толпы и выплеснулись ликующим праздником, волшебными «каникулами жизни», причащением к долгожданным дарам свободы. «Апокалипсисом братства» называет это празднество возглавляющий республиканскую разведку ученый Гарсия, устами которого зачастую говорит сам Мальро. Здесь звездные миги раскрепощения каждого сливаются в звездный час раскрепощения всех. И эта встреча озарения изнутри и зарева извне возносит личность к таким головокружительным высотам восторга, где земное притяжение Судьбы точно теряет власть. На весь народ распространяется то содружество, о чудодейственности которого в применении к своему отряду размышляет один из летчиков: «Люди, объединенные надеждой и делом, подобно людям, соединенным любовью, получают доступ туда, куда им не проникнуть в одиночку. Целое этой эскадрильи благороднее, чем каждый из входящих в нее по отдельности». Былые несбывшиеся помыслы «завоевателей»-одиночек о человеке выше обычного, о «человеке, мечтающем стать богом», как будто претворяются в этой «революционной соборности».
Однако, как замечает тот же Гарсия, «Апокалипсис, жажду которого каждый носит в себе… по прошествии некоторого времени обречен на верное поражение по одной простой причине: природа Апокалипсиса такова, что он не имеет будущего». Когда сжимается кольцо отлично вооруженного и умелого врага, мощь этого натиска не одолеть голыми руками и добрыми пожеланиями. И тогда хаотичность праздничного воодушевления, в котором самые дерзновенные чаяния сбываются карнавально, понарошку, должна отлиться в жесткий боевой порядок. А для этого поступиться столь привлекательной беззаботной вольницей. Трезвый расчет и неукоснительное соблюдение пользы дела вынуждают покончить с всплесками бездумной самоотверженности – с растратой сил в зрелищных, но бесплодных жестах, подменой деловитости порывами по наитию, пылкой готовностью положить голову на плаху, лишь бы не действовать с холодной головой.
«Быть» и «действовать» – это, по Мальро, далеко не одно и то же, и революция очень скоро оказывается перед неумолимостью выбора между этими двумя, все решительнее расходящимися установками. «Быть», быть хоть мимолетно, но яростно – провозглашают прежде всего анархисты, ратующие за полнейшую нестесненность, самочинную раскованность, во всем непохожую на прежнюю несвободу. «Они пьяны от братства, хотя знают, что оно недолговечно. Они готовы умереть после нескольких дней восторга – или мести, все зависит от случая, – прожитых в согласии со своими мечтами». «Действовать», потому что «подлинное великодушие только в победе», – настаивают коммунисты. А залог победы – «организация Апокалипсиса», выучка и внедрение той железной дисциплины, без какой нет крепкой армии. И благодаря их упорным усилиям постепенно из множества разрозненных отрядов сколачивается настоящее войско. Оно подчиняется опытному командованию и способно побеждать, а не просто жертвовать собой в одиночных подвигах, уподобляющихся безотчетным порывам самосожженства. В этой спаянности – высший героизм, героизм действенный.
