, усилил бы только удар выстрела, а не отвратил его; никакого со стороны г-на д’Аршиака, ни со стороны г-на Геккерна подано не было. Что до его касается, я почитаю оскорбительным для памяти Пушкина предложение, будто бы он стрелял в противника своего с преимуществами, на которые не имел права. Еще раз повторяю, что никакого сомнения против правильности обмена пистолета сказано не было: если б оно могло возродиться, то г-н д’Аршиак обязан бы был объявить возражение свое, а не останавливать знаком, будто от г-на Геккерна поданным, к тому же сей последний не иначе мог бы узнать намерение г-на д’Аршиака, как тогда, когда бы оно было выражено словами, но он их не произнес; он отдает полную справедливость бодрости духа, показанной во время поединка г-ном Геккерном, но решительно опровергает, чтобы он произвольно подвергнулся опасности, которую бы мог от себя устранить.
Не от него зависело уклониться от удара своего противника после того, как он свой нанес».
Для истины рассказа прибавил также замечание: неподвижен после сделанного им выстрела своего, барон Геккерн был ранен и упал также. Противники шли друг на друга грудью, когда Пушкин упал, то г-н Геккерн сделал движение к нему; после слов же Пушкина, что он хочет стрелять, он возвратился на свое место, став боком и прикрыв грудь свою правой рукой. По всем другим обстоятельствам он свидетельствует истину показаний г-на д’Аршиака.
Подсудимый поручик барон Геккерн противу объяснения камергера князя Вяземского и письма, писанного 26-го января камергером Пушкиным к барону Геккерну объяснил, что реляцией о происшедшей между ими дуэли он называет письмо, писанное секундантом его, графом д’Аршиаком, к камергеру князю Вяземскому, потому что в оном, как ему известно, описано подробно условие дуэли и всего происшедшего на месте оной по всей справедливости. Пистолеты, из коих он стрелял, были вручены ему его секундантом на месте дуэли, Пушкин же имел свой и что он, посылая довольно часто к г-же Пушкиной книги и театральные билеты при коротких записках, полагает, что в числе их находились некоторые, коих выражения могли возбудить его щекотливость как мужа, что и дало ему повод упомянуть о них в своем письме к барону де Геккерну 26-го числа января как дурачества, им писанные. Записки и билеты были им посылаемы к г-же Пушкиной прежде, нежели он был женихом.
Подсудимый инженер-подполковник Данзас на вопросы комиссии объяснил следующее: о всем предшествовавшем до 27-го января он ничего не знал, бывая редко у Александра Сергеевича Пушкина, от него ничего о сношениях его с бароном Геккерном не слыхал; 27-го января в 1-м часу пополудни встретил его Пушкин на Цепном мосту, что близ Летнего сада, остановил и предложил ему быть свидетелем разговора, который он должен был иметь с виконтом д’Аршиаком; не предугадывая никаких важных последствий, а тем менее дуэли, он сел в его сани и отправился с ним, во время пути он с ним разговаривал о предметах посторонних с совершенным хладнокровием. Прибыв к г-ну д’Аршиаку, жившему в доме французского посольства, г-н Пушкин начал объяснение свое у г-на д’Аршиака следующим: получив письма от неизвестного, в коих виновником почитал нидерландского посланника, и узнав о распространившихся в свете нелепых слухах, касающихся до чести жены его, он в ноябре месяце вызывал на дуэль г-на поручика Геккерна, на которого публика указывала, но когда Геккерн предложил жениться на свояченице Пушкина, тогда, отступив от поединка, он, однако ж, непременным условием требовал от Геккерна, чтоб не было никаких сношений между двумя семействами. Невзирая на сие, г-да Геккерны даже после свадьбы не переставали дерзким обхождением с женой его, с которой встречались только в свете, давать повод к усилению мнения, поносительного как для его чести, так и для чести его жены. Дабы положить сему конец, он написал 26-го января письмо к нидерландскому посланнику, бывшее причиной вызова г-на Геккерна. За сим Пушкин собственно для его сведения прочел собственноручную копию с помянутого письма, которое, вероятно, было уже известно секунданту г-на Геккерна; более же он ничего ни прежде, ни после от Пушкина не слыхал; других же доказательств к подтверждению он от него не требовал, потому что, знав его всегда за человека справедливого, он словам его поверил. Тут он только узнал, что дело шло о дуэли и что вызов был со стороны Геккерна.
