Петр закрыл глаза, чтобы отчетливее представить этот далекий «Туманный Альбион», который в радостном воображении виделся ярким, зеленым под сияющим солнцем, омываемый голубыми водами рек и океанов… Должно быть, тогда вот и задумал царь расширить свою державу до берега Балтики, и столицей отчизны своей он уже не представлял сухопутную Москву, ему желаннее были города при воде, как Амстердам или Лондон… Что загадал царь, то и сделал. Почти тридцать лет войны за выход в балтийские воды, и почти всю жизнь сражение за Петербург… Великие желания и великие возможности были у этого человека, и великое усердие в достижении цели…
— Ты, может, закончишь свое чтение, поможешь уложить ребенка? — спросила Анюта.
Петр не вдруг понял, откуда голос, кто говорит, он повернулся к жене, стараясь осмыслить ее слова.
— Ты что на меня вытаращился? — удивилась Анюта. — Вижу, ты не работаешь, читаешь… Пойдем, сын скоро заснет, а ты поноси его на руках…
Петр, не выпуская книги из рук, пошел вслед за Анютой в свою комнату, шел нехотя, с глухим раздражением.
— А ты положи его, пусть полежит, не приучай к рукам… — сказал он.
— Сама знаю, что надо делать… Он устал лежать… Иди-иди, позанимайся сыном, я пойду на кухню. Кто-то ведь должен готовить еду.
Петр хотел было ответить, что готовить действительно кто-то должен — но не обязательно говорить таким раздраженным тоном, но такой разговор сейчас был бы неуместен.
Петр подошел к жене, подставил руки, чтобы принять сына, услыхал:
— Ну что у тебя за руки?! Как ты их держишь? Не руки, а вилы! Возьми нормально, как все люди… Не так, не так! Помягче, поаккуратнее!.. Да положи ты книгу! Ох, и криволапые же эти мужчины… ваше царское величество…
«Неужели и на царей кричали так?» — со смешанным чувством досады и юмора подумал Петр.
Он не раз читал и думал сам об особенной женской доле в России, о женах скифов, которых заживо погребали вместе с умершим повелителем: выбирали красавицу из его любимиц, сначала день-другой обхаживали, баловали избранницу, потом опускали в глубокий колодец, чтобы выкричалась она: «Вижу, вижу суженого моего, вижу, вижу отца моего…», и так пока не переберет всех родственников; а потом вели смертницу в новую обрядовую избу, там ждали ее пять молодцов, чтобы одарить последней любовью, выводили они ее, измученную, на волю, клали ее перед народом на землю, держали ее за ноги, а старуха знахарка набрасывала на жертву вышитое полотенце и удушала, чтобы положить смертницу на высокий костер. Он потом долго пылал вместе с частью богатств умершего повелителя, а воины справляли тризну — сутками готовы были петь, пить, плясать, окружив себя частоколом, на котором надеты были отрубленные головы врагов… Не властна была в те времена баба. Вот разве что амазонки, о которых написал Геродот. Да и амазонки сначала бились насмерть со скифами, а потом порешили отдать им свою свободу за обычную бабью, материнскую долю…
