А теремные девки-затворницы да молодые жены при строгих свекровях?.. А солдатки? А вдовы?
— Ну что замечтался, уронишь ведь! Прижми его, прижми к себе поласковее, не полено… На что вы только годны — мужчины…
— Шкафы выносить во время пожара, — пошутил Петр.
— То-то и видно, — и ушла на кухню готовить. А Петр поносил-поносил младенца, разглядывая, вглядываясь, ничего не понял, кроме того, что уж очень немощным рождается человек, и положил малыша в кроватку, а чтобы он не раскричался, начал вспоминать всякие странные бессмыслицы вроде: «Кили-кили… Эники-беники, си колеса, эники-беники ба…» Когда это ему надоело, он снова взял книгу, открыл ее и начал громко читать:
— «Путешествие царя — эпоха в истории не только его страны, а и всего человечества… Английский двор видел в нем дикаря, тяготился неожиданными его выходками и, конечно, более радовался отъезду, чем прибытию. Епископ Бернет предсказывал ему или гибель или значение великого человека…»
А я тебе, сын мой, тоже предсказываю — станешь великим… Ну, скажем, летчиком-космонавтом, капитаном целой флотилии или историком вроде меня, — дурашливо-патетически заключил Петр и снова продолжал чтение, перебегая от строчки к строчке:
«…Вид, в котором царь и его спутники оставили дом и принадлежащий к нему сад в Дептфорде, был таков, что адмирал Джон Бенбоу пожалел о своем гостеприимстве. Краска была ободрана, стекла выбиты, печи и печные трубы сломаны, дубовые и сосновые перекладины в потолках выдраны. Изломаны столы, кресла, стулья и другая мебель, изогнуты крюки и прочие металлические каминные принадлежности, как-то: щипцы, лопатки и железные решетки. Эти железные предметы, должно быть, служили для упражнения богатырской силы „двадцатичетырехлетнего царя“ и его ближайших друзей…»
О, сынок, да тут бесконечный перечень отнюдь не царских, а попросту скотских деяний… У кого хватает воли распорядиться собой лучшим образом, тот воистину достигает царского, человеческого величия. Что-то очень символическое есть в том, что царь, оказывается, подарил на прощание королю Вильгельму Третьему драгоценный рубин в десять тысяч фунтов стерлингов, обернутый в простую бумагу, — величайшая драгоценность в грубой варварской оправе…
Петр приоткрыл обложку и титульный лист, остановил свой взгляд на портрете молодого царя. Он был в латах, в горностаевой мантии, стоял подбоченясь, вполоборота. Крупные локоны густых волос спадали до плеч. Губы припухшие, женственные, чувственные, нос прямой, крупный, глаза большие, мягкие и в то же время наполнены высокой и властной силой. Открытый чистый лоб украшал лицо царя, а легкие усики придавали его облику молодцеватость, дерзость рано повзрослевшего юнца, готового на любые приключения ради дам и на скорую дуэль во имя чести. На самом-то деле царь Петр никогда не носил ни лат, ни горностаевой мантии, изображенной на портрете, которая удерживалась на плече перевязью, расшитой бриллиантами. А на обиды отвечал вспыльчиво, резко, мог ударить того, кто его раздражал, кулаком по лицу или шпагой по спине, или приказывал рубить голову. Шенк польстил царю в своей гравюре.
