— Взгляни, как горделиво расхаживают по траве птицы, — как плещутся голубые воды озера, как плывут по небу облака!.. — Словом, начинал баюкать, усыплять ее душу тем, чего не существует. Ведь знал по себе — мне ли не знать! — что сладкое усыпление для нас дороже любой действительности.
— А это — луна, следует за тобой повсюду, — приговаривал я, словно рассказывал ей сказки. (Висели у нас в гостиной большие, старые часы с выпуклым циферблатом, поблескивавшим в полумраке комнаты.) И тут она наконец улыбнулась какой-то болезненной улыбкой и спросила: «Это луна?» — «Разве ты сама не видишь?» — ответил я и полуобнял ее. Она удивленно вскинула на меня глаза и расплакалась.
Судя по всему, я любил ее.
«Четыре года службы, — думал я про себя. — Четыре-пять лет, и настанут покой и согласие. Ведь рано или поздно должны же они настать…»
Я сел и написал Александеру Кодору обстоятельное письмо. Вновь ему же. Оправдываться в случившемся даже не стал — теперь-то я знал, что подобные происшествия следует обсуждать в присутствии свидетелей. И хотя не выставлял себя героем, во всяком случае прикинулся уверенным в своей правоте. Смысл моего послания сводился к следующему: спасение судна — великое дело, я горд, что этого удалось достичь, и далее в том же духе… ну, а каков результат? Я как был не у дел, так и остался без работы.
Кодор был человеконенавистником, ни во что не ставил семейные отношения, объявлял себя ярым противником брака и обзаведения потомством. «По мне, чем быть запертым в четырех стенах с другой человеческой особью, лучше уж позволить выдернуть себе все зубы», — было его любимой присказкой.
С учетом взглядов Кодора я писал ему так: «Александер, в свое время я пренебрег твоим советом и женился, но теперь целиком признаю твою правоту. Дернула же меня нелегкая поддаться искушению!» — Подобную степень откровенности я мог себе позволить: слова мои были угодны адресату, к тому же… шли от сердца. Затем я переходил к сути: «Положение мое усугубляется тем, что я не один. Одна голова не бедна, проживешь на гроши, и делам-поступкам своим ты сам хозяин, а я связан по рукам по ногам». Ну, и естественно, перешел к просьбе: пускай хоть в лепешку расшибется, а устроит меня в какое-либо из спасательных обществ. Если для пользы дела понадобится мое личное присутствие в Лондоне, я готов прибыть туда.
Написал я и еще одно письмо — в Марсель, некоему месье Савиро; весьма состоятельный человек, он также был моим покровителем.
