Так мотив Беатриче уступил место в духовном становлении Герцена иным мотивам «Комедии». Но тогда, в пору первой молодости, овладевшие им настроения искали выхода не в одних письмах к любимой. Он извещал ее: «Я начал и уже довольно написал еще новую статью, в ней я описываю мое собственное развитие, чтобы раскрыть, как опыт привел меня к религиозному воззрению. Между прочим, я представил там сон, или лучше явление, в котором нисходит ко мне дева, ведущая в рай, как Беатриче Данта» [XXI, 78]. Этот ранний автобиографический набросок, не дошедший до нас, примечателен не только сюжетной линией, сквозной в «Божественной комедии», но и тем, что его герой, как и Данте, оказался во власти сновидения. На фоне этих соответствий и аллегоризм юношеского произведения Герцена воспринимается как возникший по аналогии с дантовской поэмой. Впрочем, аллегорическое мышление было вообще свойственно начинающему писателю; его искания приняли в Вятке религиозно-мистический характер, «отыскиваемый рай идеала» он посчитал за «утраченный» [VIII, 288]. Изжив мистицизм, Герцен потерял интерес к иносказанию и в начале 1838 г. решительно открестился от аллегории: «Что хочешь сказать, говори прямо…» [XXI, 282].
Между тем в ранних герценовских произведениях романтизм и аллегоризм почти неизменно сопутствуют друг другу. И почти в каждом из этих литературных опытов обнаруживаются приметы влияния Данте на развитие молодого прозаика. Это, как очевидные свидетельства зависимости Герцена от духовного опыта Данте, реминисценции из «Комедии» или ее стихи, ставшие эпиграфом к сочинениям начинающего литератора. Причем «дантовские» эпиграфы зачастую соотнесены не с повествованием, а с личностью автора, его внутренним миром и жизненной позицией. Например, «Легенде» Герцен предпослал строки из XXXIII песни «Чистилища», указав разрозненными стихами на отрывок поэмы, избранный для эпиграфа:
Fu, enone…
Non sara tutto tempo senza reda…
Полностью этот текст читается так:
Sappi che '1 vaso, che '1 serpente nippe,
Fu, e non e. Ma chi n'ha colpa, creda Che vendetta di Dio non teme zuppe.
Non sara tutto tempo senza reda L'aquila che lascio le penne al carro,
Per cne divenne mostro e posciapreda…
[317]Удивительно, но эпиграф не привлекал внимания исследователей. По этой причине в целом верная трактовка произведения, сложившаяся в герценоведении[318], не учитывает существенные нюансы. Известно, что Герцен не желал печатать повесть без предисловия [XXI, 112], но ключом к важной связи автобиографического предисловия с легендой, извлеченной из «Жития святых» [I, 84], как раз и служили стихи Данте. Дело в том, что в средневековой символике христианства орел означал возвышенно-пламенную любовь
