Дагва и Дорж насмешливо переглядывались. Старики рассердились; Бодо и Цого в один голос выкрикнули:
— Почему смеетесь? Без нас, стариков, еще плакать будете!
Цого брови сжал, трубкой по кромке стола постучал:
— В давние времена было. Старый мудрец Лувсан жил; сыновья и дочери у него выросли. Из юрты его выгнали: «Юрта наша, скот наш! Иди, много ли тебе одному надо... Сам себе еду добывай!..» Мудрец низко поклонился им: «Верно, как я не догадался? Ухожу, ухожу...»
Дети обрадовались. Догадался, сам ушел.
Стали пировать, радоваться, пить крепкую архи.
Старший брат выпрямился, крикнул, чтобы все слышали: «Юрта моя, скот мой, я — старший!..»
Шум поднялся, юрта, как в бурю, задрожала, начали братья и сестры драться, таскать за волосы друг друга. Устали, сели на землю, злобятся, рычат: «Делить будем поровну! Пошли делить».
Выбежали из юрты да к коновязи, вскочили на лошадей. Объехали степь, нет ни стада, ни пастухов. У Черной горы стоит одна рваная юрта. Подъехали, вышла из нее старуха.
«Кого ищете?» — «Ты что, слепая? Мы дети мудрейшего Лувсана. Где его скот: лошади, коровы, овцы, верблюды?»
Старуха желтым пальцем указала на дальние горы:
«За мудрым все идут... Ушли за ним и его стада...»
Дагва громко рассмеялся:
— Уважаемый Цого, это же старая сказка... Разве Эрдэнэ, Гомбо, Цэцэг похожи на детей Лувсана?
Бодо положил руку на плечо Цого:
— Нет, друг, старое остается старым; оно умерло, как дым на ветру... У нас, сам видишь, новая жизнь. Собирайся, поедем в аймак...
Цого забегал по юрте, торопит Дулму:
— Давай, давай! Ехать надо, ехать!..
Дулма спрятала заплаканные глаза; и светилось в них и печальное, и радостное... В кожаный мешок старательно укладывала она вкусную еду для своих любимцев — Гомбо и Эрдэнэ.
Зима выдалась студеная, ветреная. Всю ночь завывала буря, юрта привычно вздрагивала и притихла, лишь когда в дымник пробился первый утренний свет.
Дорж проснулся рано, с трудом открыл дверь, ее замело снегом. Степь, накрытая белым пологом, манила, хвастаясь своей зимней красотой. Вышла из юрты и Дулма. Она помогла выгнать скот из загонов, и Дорж, вскочив в седло, погнал его за Белую гору. Там лучшие зимние корма. Хотя уже рассвело, далекие горы не сбросили пасмурных теней, небо мрачное. Темные островки — стадо коров, табун лошадей, отара овец — казались заплатками на белоснежном склоне горы, а одинокие верблюды торчали на гребне увала, обгладывая промерзлые кустарники. Человеку, не бывавшему в этих местах, померещилось бы — коричневые чудища на ветру. Скот трудно выискивал корм. Дорж метался на лошади, не давая скоту разбредаться куда попало. Его не соберешь, а зимний день короче тарбаганьего хвоста, — чуть замешкаешься, и накроет ночь. Доржу помогали две собаки, умные, ловкие, их любил и берег Цого; они выведены им, достойные отпрыски прославленной пастушеской лайки гобийской породы. Они неотступно следят за непослушными, подгоняют к стаду, отбиваются от волков.
