В юрте тихо, лишь огонек в печурке потрескивает, да молоко в котле кипит, приглушенно всхлипывая. Цого по юрте прошелся, остановился, головой покачал, взглянул на Дагву сердитыми глазами.
— В какие времена живем? Что же будет? Молодые куда хотят, туда и поворачивают... Кто их ведет? Мы, старики, позабыты...
Дагва не ответил, а сам спросил:
— А зачем их вести? Разве они слепые?
Цого глядел удивленно, узоры на халате жены будто видел впервые, их хотелось потрогать. Почему такое полезло в его голову, и понять трудно. Дагва рукой взмахнул:
— Наши молодые идут, куда Родина зовет! Ты, Цого, человек передовой, все понимаешь... — и подумал: «Самое время ему вручить». И он подошел к Цого:
— Привез тебе письмо. Вот получи...
Он вынул из сумки синий конверт и отдал его дедушке. Дулма подала Цого очки. Распечатал он конверт и едва взглянул, улыбка пробежала по его лицу.
«Почтенный Цого! Просим Вас посетить аймачную выставку лучших работ учащихся. Ваше слово для нас очень дорого...»
Цого заторопился:
— Дулма, ставь еду на стол. Хорошо ли потчевать гостей разговорами? Слышишь, уезжаю в аймачный центр. Смотреть буду, что наработали Гомбо и Эрдэнэ. Не бросили бы они тень на нашу юрту...
Дулма промолчала, лишь шумно вздохнула и начала накрывать на стол. Залаяли собаки, загудела машина. В юрту вошел Бодо.
— Сайн байну[2]! В хорошее время живем... И вы новость, как жирную кость, обгладываете со всех сторон? Видишь, Цого, синий пакет?.. Еду на аймачную выставку!..
Бодо поднял над головой синий конверт. Цого взглянул, быстро распахнул ворот халата и выхватил из-за пазухи такой же конверт.
— Видишь, Бодо, и я еду. А как твоя Цэцэг? Вернулась в юрту или стала артисткой, поет? Душевный у нее голосок...
Бодо сел у печурки.
— Цэцэг? Не спрашивайте. Нынче отцы о своих детях разве что-нибудь знают? Как услышал, глазами будто на острый дерес накололся — ничего не вижу, уши мои свист сурка оглушил — ничего не слышу...
— Где же твоя Цэцэг? Кем стала?.. — не терпелось Дулме.
Бодо шею вытянул, рот открывает, а сказать не может.
— Ла-ла...— заикался он, достал из-за пазухи бумажку, поднес к глазам, по складам прочитал: — Ла-ба-рант-ка... Вот кто! — задохнулся он, едва выговорив. — Спросил ее: где же это? Она: «Сказать не могу, секрет...» Громче спрашиваю, ногой топаю, я же отец. С каких же времен родной отец не знает, куда направилась его дочь? Цэцэг и слова мне говорить не дает: «Нельзя, отец, нельзя... Государственная тайна...» Вот какая жизнь наступила...
