— Ты не была с ним счастлива? Удивительно.
— Как ты обрадовался! Так вот, ты ошибся, я была счастлива. Просто мне ужасно мешало, что я умна. И больше люблю идеи, чем то, что он мог мне дать — секс, или деньги, или просто возможность посидеть вместе и поговорить. — Голос ее звучал взволнованно, как в старое время, когда они были молоды и еще не разучились говорить правду. Напряжение у нее в груди понемногу спадало. Может быть, способность чувствовать еще вернется? — И все это было зря. А сейчас, когда его не стало, я внутренне умираю, потому что это тело, эта плоть, — она дернула себя за платье, ущипнула за руку, провела ладонями по щекам, — эта плоть любила его. Любила быть с ним. — Она говорила хрипло, как безумная; обхватив голову руками, она вцепилась пальцами в неприбранные волосы.
Короткими, быстрыми шагами он пересек комнату, опустился на колени у ее кресла и слегка коснулся ее согнутой напряженной спины под черным платьем.
— Не трогай меня. Не подходи! — закричала она, грубо оттолкнув его руку, и выбежала из комнаты.
С мокрыми от слез щеками она медленно поднялась по лестнице, чувствуя, как долгожданное облегчение сотрясает плечи и в груди распускается, наконец, комок. Она чувствовала, как жжет глаза под прижатыми к ним ладонями; из легких с усилием вырвался не то стон, не то всхлип, за ним еще и еще. Ноги у нее подкашивались, желудок сводили судороги.
Двигаясь ощупью, ничего не видя, как человек, восставший из мертвых, она добралась до спальни и стала нетвердыми шагами ходить взад и вперед, расставив руки, всхлипывая и что-то бормоча. «Мэрион? Детка?» И наконец, упав на грязные простыни в цветочек, она зарыдала так, как ей мечталось все эти дни.
— А, вот и ты! — Клэй повернулся к ней; он стоял в дверях, глядя на причудливой формы бассейн, который, как и дворик, был замусорен опавшими листьями и приобрел сероватый оттенок, под цвет пасмурного неба над головой. — Тебе лучше?
— Да, — ответила она. — Который час?
— Полвторого. Еще есть время для ланча.
— Я ужасно выгляжу? Опухла?
— Ты нормально выглядишь. Гораздо спокойнее.
— Знаешь, мне и вправду получше. Верно говорят: если поплачешь, становится легче. Я, кажется, даже поспала. Сколько я пробыла наверху? Часа два?
— Почти.
— Ты убрал газеты, — рассеянно заметила она, входя обратно в гостиную.
— И даже искупался.
— У тебя плавки с собой?
— Нет.
— Ты купался нагишом?
— А что, нельзя?
— Да ради Бога. Нальешь мне виски?
По пути на кухню он прошел мимо нее. Брюки были ему коротки. Она улыбнулась, вспомнив о том, сколько раз за эти годы видела, как брюки становятся все короче и короче, когда он в очередной раз начинал объедаться. Какое счастье, что теперь ей это безразлично. И к тому же он так необычайно добр. Она и в самом деле ему благодарна. Это первая за много недель положительная эмоция. Она выплакалась, знала, что будет плакать еще, и поняла, что горе ее не убьет.
