Что касаемо меня, я был не в состоянии заучить наизусть и полстраницы, писать же шпаргалки мне было то ли лень, то ли некогда. Поэтому я был неуспешным студентом (в иностранном языке) со всеми вытекающими из этого следствиями, включая и стереотипы восприятия преподавателями. Но на третьем курсе мне повезло: я открыл для себя вместо чтения со словарем, чтение с литературным переводом в руках. Читаешь на немецком, когда неясно, смотришь в перевод, карандашом подписываешь под каждым новым словом подстрочник. Таким способом за час работы можно было «проходить» в несколько раз больше, а главное, эта работа уже не была муторной. Через несколько месяцев я читал уже без помощи «семантической опоры», испытывая при этом удовольствие, порой превосходившее чтение на родном языке. Так у меня возникла «реальная коммуникация», хотя все мои «товарищи по несчастью» оставались в рамках условной. Едва ли кому из моих подружек (на инфаке учились 95 процентов девушек) приходило в голову почитать на немецком для удовольствия. Ближайшим результатом реального информационного процесса стало появление спонтанной внутренней речи на немецком языке, наладилось все и с успеваемостью по языку.
В жизни мне так и не довелось пользоваться немецким языком, хотя был один случай, позволивший оценить уровень своих навыков. Однажды, через шестнадцать лет после окончания института, на лекции по макроэкономике в Академии народного хозяйства при Правительстве РФ вышла заминка — не пришел переводчик. Я стал ассистировать профессору из Германии. По отзывам других слушателей мой перевод оказался удобоваримее, чем перевод специалиста. Этому есть понятное объяснение: качество перевода обусловлено знанием не только языка, но и предмета разговора, макроэкономики в данном случае. Этот случай, в частности, заставил меня поразмышлять о том, что изучение языка ради знания языка — дело затратное и неперспективное. Язык можно и нужно изучать в реальном информационном процессе, знание языка должно быть побочным результатом предметной деятельности.
Более всего кирпичиков в изложенную ниже модель обучения было заимствовано из фактов развития родной речи, из наблюдений за детьми в естественных условиях — на рыбалке, на охоте, на сенокосе. Так выходило, что каждый факт, извлеченный из эксперимента или полученный из мыслительного эксперимента, или подсмотренный в реальной жизни, имел исчерпывающее обоснование и в учебнике психологии, и в народной педагогике, но при этом совершенно игнорировался в методике обучения. Из результатов множества маленьких экспериментов, помимо научных гипотез, еще ждущих своего подтверждения, я извлек очевидный, лежащий на поверхности вывод: приемы обучения, организованные в систему принципом природосообразности, создают совершенно иные, нежели традиционное обучение, психологические процессы и состояния, которые действуют куда более могущественно. Что следует ожидать, если все разрозненные факты школьной педагогики будут выстроены в систему, архитектура которой будет точным слепком с очертаний человеческой природы?
