Какую там картину упоминал Вельветов? Обручев уже не помнил? Нет, этого он не мог забыть, потому что «Лист клена» — любимое полотно Вельветова, и тот вспоминает о нем почти по любому поводу. Он сосредоточился и, закрыв глаза, попытался представить себе эту картину, но по некоей причине увидел эпизод четырехгодичной давности, когда в его жизни не было еще ни Вельветова, ни выставок, ни предложений из-за рубежа.
Они с Ольгой сидят на соломенном берегу пруда, на ее даче, что примерно в ста километрах отсюда. Вечер. Рядом с ними стоит кальян, и его угли разжигают в их глазах азартную вольфрамовую паутину. Она в розовой майке, которая в темнеющем воздухе кажется фиолетовой, и легкой клетчатой юбке. Кроме них вокруг ни души, и снова Ольга треплет воротник его рубахи.
— Тебе придется проделать долгий путь, Паша. Очень долгий.
— Если ты о живописи, то я готов.
— Знаю. Но возможно ты даже не успеешь завершить его или не узнаешь, что завершил.
— Нет, постой-ка… как же так… — вдруг он, нахмурившись, повернулся и пристально посмотрел на нее, — это тебе кто-то сказал. Не твои слова.
— С чего ты взял? — она улыбнулась, не сводя с него черных глаз. Ее такого же цвета крашеные волосы ласкали его щеку.
— Потому что я всегда знаю, что твое, а что не твое. Чувствую, — он тоже улыбнулся.
— Врешь!
— Не вру!..
И они принялись спорить, в шутку, задорно, пытаясь передать друг другу самое сокровенное…
Обручев открыл глаза и присмотрелся к телевизионной анимации. Удивительно, но так ему было гораздо проще поймать «Лист клена», который он хотел нарисовать в воображении. Нужно не видеть ни усов, ни цилиндра — это очень просто. Но что же, в таком случае, сложного в том, чтобы просто представить изображение, закрыв глаза? Выходит… в картине главное рама, а не холст? Обручев сосредоточился. Анимация исчезла и вместо нее появилась небольшая дверца, округлая сверху, вроде тех, которые ставят в стволах деревьев, а за нею узкий ход — для белок, ворующих дождевые гирлянды и украшения. Вокруг дверцы дрожащие лабиринты черных сосудов, тут и там готовых обменяться между собой узенькими коридорами и в агонии сворачивающихся от прикосновения к косяку, точно конечности насекомого, которое попало в огонь.
Но какое значение имеет дверь? Он не мог объяснить того, что изобразил, а стало быть допустил промах. В динамике слышатся уверенные кожаные шаги — кажется, сейчас появятся долгожданные ботинки, но в последний момент они все же отступают, унося за собой и звук, и так повторяется несколько раз. Ощущения у Обручева примерно такие же, как в раннем детстве, когда однажды, обеспокоенный начинающейся простудой, он прилег на кровать и, уставившись на «косиножку», которая пристроилась в углу, увидел боковым зрением, как бордовый пинбол слева от него медленно ездит туда-сюда, вдоль широкой стены, но только начинает деревянный ящик плющить кожу на его запястье, — (между тем, рука в стену не упирается, она свисает с кровати, истирая локтем наволочку, и даже до пинбола ей никак не дотянуться), — сразу отступает, съезжая в обратную сторону; затем возвращается и снова старается въехать ему на руку, каждый раз все с большим и большим успехом. Боли он не чувствует, только некий странный, галлюцинативный резонанс, и то не в запястье, а в груди и глазах…
