Втискиваюсь в вагон. Со всех сторон я сжат плечами, животами, куртками, пальто... я весь в чужих дыханиях, в чужих запахах, миазмах... Да право же, есть ли я? Может быть, лучше, чтоб меня вообще не было?
Но я же есть... Боже, как мучительно! Осознавать, что я есть, но не видеть выхода! В этой толпе, в этом скопище народа — я один... безнадежно один... и не вижу просвета. Скорее бы уж добраться до работы.
Глава 3
Моя работа — особая песня. Я занимаюсь рекламой. Заключаю договоры, слежу за их выполнением.
Можете себе представить, что это за времяпровождение. Полная видимость свободы и самостоятельности. Но в таких жестких рамках, что я каждый день сравниваю себя с цепным псом: он вроде бы и бегает по двору, но не дальше, чем позволяет цепь. Ко всему прочему, представьте себе начальницу: около сорока лет, разведена. Сухая, как жердь. Короткая стрижка. Дочь учится в Англии. Любовника нет.
С утра до ночи в офисе. Всюду влезает, всюду суёт свой острый нос. Разговаривает подчёркнуто вежливо.
Одета: дресс-код всегда и везде. Наверно, она и ночью спит в своём костюме и галстуке. В своей одинокой, жёсткой постели. Бр-р-р...
Впрочем, намного ли я от неё отличаюсь? Я ведь говорю своим подчинённым такие же слова, что и она говорит мне:
— Всеволод Петрович, доложите. Представьте. Отчитайтесь. Догоните. Добавьте. Убавьте. Выгодно. Невыгодно. Безобразно. Отвратительно. Несомненно. Пошло. Тупо. Безобразно! А-а-а!!!
(Последнее — это уже я...)
Меня так зовут. Всеволод. Владеющий всем. Это ж надо было так назвать ребёнка! От всего до ничего — один шаг. Эх, родители! Что же делать! Дали имя — приходится носить. На работу и с работы. Туда — Всеволод, и обратно — тоже Всеволод.
Правда, на работе есть отдушина — перерыв. Я спускаюсь по лестнице, перехожу дорогу и вхожу в небольшое кафе. Бизнес-ланч. Кофе. Сигарета.
Это кафе — единственное место в моей жизни (на сегодняшний день), где гнетущее одиночество чуть отступает. Здесь почему-то оно не так сильно сжимает и мучит меня.
Моя работа с утра состоит в том... короче, с утра я жду обеденного перерыва. А после перерыва я превращаюсь даже не в человека, а в некую его видимость, исполняющую определённую функцию.
Окончания рабочего дня я даже не жду. Какая мне разница, когда он закончится. Разве функционер имеет желания? Разве у него есть душа? Только подступающая усталость сигнализирует: «Эй, функционер! Тебе скоро на транспортёр, в вагон и в берлогу, чтоб восстановить силы для завтрашнего выполнения функции...»
