, – наконец произносит мама и улыбается, мол, сама доигралась.
В её улыбке всегда странным образом сочетаются любовь и гнев. Доминирующая эмоция – лишь вопрос накала страстей.
Итого: в сфере симуляции хорошего самочувствия мне ничего не светит.
– Тридцать восемь и девять, – объявляет мама. – Вот тебе и корабль в небе.
У меня всегда лихорадка, в той или иной степени. Я привыкла. Озноб или жар. Неважно. Мама накидывает мне на плечи одеяло. Я сбрасываю его так быстро, как могу. (Предвещающее смерть одеяло? Спасибо, не надо). Взамен натягиваю собственную толстовку с капюшоном и огромными карманами. И наличие молнии совсем не делает её похожей на мешок для трупа.
– Передохни, Аза, – говорит мама.
Я пялюсь на неё:
– Передохнуть? Серьёзно?
– Да, передохни от своих безумных заморочек. Безумства ещё никому не помогли, а вот таблетки…
Она ещё говорит, а таблетка уже у меня во рту, и клянусь, я, наверное, вылитая собака, потому как успеваю всё проглотить прежде, чем осознаю, что меня буквально накормили пилюлями. В другой руке наготове стакан воды, и бамс – я запиваю лекарство.
В этом вся Грета. Она молниеносна. Смысл сопротивляться?
К тому же таблетки вроде как помогают.
Когда мне было два, врачи сказали, что мне повезёт, если доживу до шести. В шесть – что, может, повезёт дотянуть до десяти. Когда мне исполнилось десять, изумлённый народ установил новую метку – шестнадцать.
И вот моё шестнадцатилетие стремительно приближается.
Так что теперь, на случай, когда меня придётся срочно госпитализировать, у моей семьи уже выработан целый алгоритм действий: как быстро разобраться с нежелательными для обсуждения вопросами. Вообще-то, мы их даже записываем. На всякий пожарный. Мама полагает, что это каким-то образом помогает решить мелкие проблемы и сосредоточиться на, собственно, главной фигне – смерти.
К примеру, у меня есть письменное извинение от мамы за то, что шлёпнула меня, когда мне было пять. Я тогда начала задыхаться, хрипеть и ненадолго впала в кому. Я такое прощаю. Это вообще несущественно. Но мама всё равно требует, чтоб я брала бумагу всякий раз, как мне требуется в больницу.
А у мамы есть письменное извинение от меня: за весь спектр жёсткого сарказма. Ещё одно у Эли под названием «Чрезмерная стервозность и перетягивание на себя родительского внимания тем, что вроде как смертельно больна, постоянно при смерти, но чего-то ещё ни разу не умерла» и дополнительное примечание: «Кража одежды».
