– Ух… – выдохнул Луканька и, согнув спину, просунул сквозь проделанный проем голову. – Хорошо все же, что у меня такие крепкие когти, а то никак я бы не смог к тебе, шлёнда вонючая, сюда попасть.
Луканька схватился правой рукой за край проема, прямо за острые грани стекла и, сделав широкий шаг, ступил на поверхность стола – сначала одной ногой, а потом другой. И тотчас, отпустив грань стекла, выпрямился, похлопав ладошками по пояснице, будто изгоняя из нее боль, при этом золотистые пластины, коими была обшита рубашка, весело зазвенели – дилинь-дилинь, – перестукиваясь меж собой золотыми боками, а в черных черепах кровавым сиянием полыхнули пустые глазницы.
– Ну, чего, ушла она, что ли? – раздался вдруг пронзительный голос Шайтана, и Виктор, неотступно следящий глазами за движением Луканьки, повернул голову на этот звук да увидел внезапно возникшего в оконном проеме другого некошного.
Шайтан был одет в такое же одеяние, что и Луканька, только пластины на рубахе у него были не золотые, а серебристые, хотя черепа и кости были начертаны все тем же черным цветом, и, соответственно этому, на черных пластинах штанов его черепа животных были изображены серебряным цветом. Некошный стоял на окне и, согнув спину, выставив голову вперед, выглядывал из-под острой грани стекла, с интересом рассматривая кухню, так, словно видел ее впервые. Черное перо, полыхающее сине-красными переливами, трепыхалось на верхушке его конического, серебристого шлема.
– Вылазь, – позвал его Луканька. – Ушла она.
И Виктор сразу догадался, тяжело ворочая своими полумертвыми извилинами, что речь идет о журавле, вернее, о бабушке Вале.
– Нет! Она не ушла, – вмешался он в разговор, сам не ожидая от себя такой смелости, и высвободил голову из укрывающих ее рук, опустив их вниз. – Она спряталась, она спряталась… там, в кастрюле, – кивнув на почерневшую кастрюлю головой, добавил Витька, – она ждет, чтобы защитить меня, и вас… вас… чтобы…
– Ха-ха-ха, хи-хи-хи, – засмеялись в два голоса некошные, слушая взволнованный лепет несчастного хозяина дома.
И Шайтан, точь-в-точь как прежде Луканька, ухватился рукой за край стекла и перешагнул на стол. Он сделал два-три шага и, встав подле своего собрата, выпрямил спину.
– Что, – прекращая хихикать и потирая ладошкой свои блестящие пластины на рубашке, откликнулся Луканька, – боишься нас?..
Он оторвал взгляд от сжимаемой в левой руке блестящей бляхи и глянул своими кровавыми зрачками, окруженными белым цветом, в очи Витька да широко растянул губы, придав им ехидно-злобное выражение – такое, что, казалось, еще миг, и изо рта вылезет длинный, раздвоенный на конце язык змеи.
