— Нашел песню! — рычал Синявин, кусая губы. — Откопал с девятьсот голодного года!
У кого-то родственник получил медаль, отец Шуры Ивановой привел «языка» и представлен к ордену.
«Подожди, дочка, перелом в этой каше непременно будет, тогда и тебе полегче станет… Не забывай мать, ты теперь большая…»
Приходили письма с крупицами короткой тревожной человеческой радости, но никто не говорил о ней. Сегодня горе, одно горе в поселке…
Маленькое фронтовое письмо, с красным, будто кровью вычерченным, призывом через весь конверт: «За Родину!» — было адресовано Николаю Горбачеву.
Катя Торопова зашла в «скворечник» за газетами, позавидовала Наташе: как-никак девчонка занимает отдельную комнату, вроде начальницы. Потом повертела письмо, адресованное Горбачеву, рассматривая адрес:
— Не пойму — почерк девичий или нет?
Шура, прибежавшая за письмом с буровой, лукаво засмеялась.
— Интересуешься, кто начальству письма шлет? — Она прижималась спиной к теплому камельку. Промерзла, пока шла с буровой, и все не могла согреться. Голос ее дрожал.
Наташа выручила Катю:
— Чего же удивительного? Человек молодой и обходительный, даром что начальник. Интересно все-таки…
— Что ты говоришь-то! — ужаснулась Катя и с испугом положила письмо на стол.
— Отнеси уж, чего бросила! — покровительственно и строго сказала Шура. — Кому-то надо же передать!
Катя мельком глянула ей в глаза, глянула беспомощно и благодарно. Потом надвинула ушанку на голову, откинула косы и, схватив конверт, выскользнула из домика.
Горбачев занимал теперь большую комнату в доме конторы, здесь же поставил койку, письменный стол. Сбылась мечта Шумихина — начальник мог принять посетителя по всей форме, в кабинете.
Катя бывала в этой комнате на разнарядке, но на этот раз ее охватывало смущение, у двери она даже пожалела, что пошла сюда с письмом.
А он даже не заметил ее волнения, он увидел конверт в ее руке.
— Спасибо, спасибо, Катюша, дорогая! — закричал Николай. Обрадованно схватил письмо и, отвернувшись к окну, торопливо разорвал конверт. — Посиди, Катя, еще раз спасибо тебе… — буркнул он и тотчас забыл о ней…
Целый месяц он ждал этого письма, и вот оно! Ее пальцами вложено письмо и заклеен конверт. Она жива и здорова, чего же еще и желать в разлуке?
Рука Николая немного дрожала, и он хмурил брови, негодуя на себя, что не может скрыть волнения при Кате, совсем постороннем человеке.
Но почему письмо писано в два приема — сначала чернилами, потом карандашом? Что-то случилось?
