— Я об этом мечтала! — прошептала она.
Но это была уже не мечта и не сон. И, чтобы это доказать, он опустил руку ей на бедра, стянув с них шелковую полоску, раскрыв треугольник рыжеватых волос.
— Только попробуй мне сказать, что это не наяву!
Она нежно засмеялась.
Он поцеловал ее там, и у нее перехватило дыхание. Он попробовал ее везде: на животе, на груди, замер он лишь тогда, когда добрался до горла.
— Только попробуй мне сказать, что это не наяву!
Но говорить она не могла. Когда губы его лежали на бьющейся жилке, а пальцы раскрывали ее. Она попыталась отвернуться, но он ей не дал. Он поцеловал ее с открытыми глазами, глядя на то, как дрожат ее веки, чувствуя, как дрожит ее тело. Он вновь раздвинул ее, ощущая пальцами нежную, атласную плоть. Она умоляла его не останавливаться, выкрикивая что-то невнятное, пока не перехватывало дыхания и крик не превратился в тихий стон.
— Рейли!
А он и не думал останавливаться, пока не скажет все, что хотел ей сказать: руками, ртом, телом. Любовью.
Всем, чем угодно, только не словами.
От камина исходил кислый запах холодного камня и каменно-угольной смолы. Рейли подтянул стул и уселся, разгоняя грусть-тоску воображаемыми картинами потрескивающего огня, уютной комнаты, где на разобранной постели лежит женщина, ожидающая, что он вернется и доведет дело до конца.
Он оставил ее обнаженной и дрожащей. Финальные спазмы, вызванные при помощи рта и рук, сотрясали ее, доводя до конвульсий. Он сделал все, что мог, разве что не подарил ей любовь. Он заявил ей, что на этот раз делает все для нее. Еще одна ложь. По-настоящему он бы каждый раз проследил за тем, чтобы она кончила первой. Он бы отдал за нее жизнь, если бы она это позволила.
Сознательно и жестоко он держал рот на замке, убеждая себя, что никогда не завоюет ее любви, объявив о своей собственной. Так отчего же он чувствовал себя бессердечным сукиным сыном?
Скомкав старую газету, он кинул ее на каминные колосники, а потом придавил ее поленом. Затем зажег спичку и стал наблюдать, как занимается пламя.
Он отдал ей все, что осмелился отдать, позволяя ей брать все, что ей нужно. Когда боль в груди стала невыносимой, когда слова, казалось переполняли его, когда истина хватала его за шиворот и вопила, что он ее любит, он позаботился о том, чтобы она кончила как можно скорее. А затем встал и отошел.
Натянув штаны, с рубашкой через плечо, он сидел у потрескивающего огонька. Двумя кулаками он зажимал чашку чуть теплого чаю. Он молил Бога, чтобы сопение в соседней комнате имело своей причиной холод, а не то, что он сделал.
