На островах была каторга: сначала день и ночь пекло незакатное солнце, потом пронизывали до костей дожди и ветры, не утихая ныли у рыбаков простуженные ноги, люди кашляли кровью, а работа, как река, шла без остановок — валился наземь один изнеможенный работник, его место сейчас же заступал другой.
На стане шла погрузка, с берега на пароход в три потока катили бочки с солониной. Пришлось катать и Яртагину с Игаркой. Но это ничего, всего один день, а завтра — расчет, свобода!
Прогудела по палубе последняя бочка. Ландур поднял рупор:
— Убрать сходни!
Подхваченные расторопными матросами сходни взмыли на палубу. Ландур повернул рупор к берегу, к толпе озадаченных рыбаков.
— Чего стоите, орда немытая?! Чальтесь! Расчет будет дорόгой.
— Хо! — вздохнул Яртагин. — Расчет дорόгой, знаем… — и уныло поплелся к лодке.
Восьмые сутки поднимается пароход вверх по реке. За все время были только две стоянки: брали дрова. По пятам за пароходом гонится зима, берега уже окаймлены сплошными закраинами, раза два падал снег.
Пароход идет серединой реки, где быстрее и выше хлещет волна, но и тут густеет сало, липнет к бортам, к рулю, к буксирам. За пароходом — длинный хвост рыбацких лодок: скоро Курейка, тысяча верст от Бреховских островов, а хозяин еще не приступал к расчету. Когда проходили Дудинку, долганы ездили за расчетом на пароход, но хозяин даже не вышел из каюты, матросы тумаками вытолкали рыбаков обратно в лодки. С той поры долганы молчат, тоскливо поглядывают назад, где остались родные места. В усталых глазах одна упрямая дума: «Будем погибать. Река вот-вот станет, придется раскидывать шалаши где-нибудь у Туруханска, потом, когда лед окрепнет, пробираться домой пешком, кому на Хантайку, кому на Баганиду, кому на Пясино. Придется погибать».
Смерть уже пришла в лодки: у долгана Вакуйты умер новорожденный первенец-сын. Труп в лодке — лежит среди живых. Мать как-то ночью недоглядела, и голодные собаки отгрызли у мертвого ребенка два пальца на руке и ухо.
Вдалеке, сквозь пасмурный день, собаки Яртагина распознали родной мысок и забрехали. Яртагин выполз из-под тряпья, где спасался от ветра и от холодных брызг, которыми забрасывали лодку пароходные винты, поднялся во весь рост, сложил трубой ладони и крикнул: «Хозя-яин, давай расчет!»
Ветер перехватил Яртагину горло, старик закашлялся и уполз обратно в тряпье. Игарка даже не взглянул на мысок, все борется с водой, которая восьмые сутки хлещет через борт в лодку.
