Она открывает окно настежь, впуская день цвета индиго, и, устроившись поудобнее, ложится головой на подушку. Горенку служанки омывает золотая пена. Кресло-качалка, солнце на ногах – Мама постарела, но не изменилась, все то же лицо, та же спокойная грация. Несколько серебряных нитей в скрученных жгутом волосах, морщинки вокруг глаз из-за того, что много улыбается, красивая, как воспоминание из придуманных мемуаров. Я теперь гораздо выше ее, но мы носим одинаковую обувь; это нас смешит. Какая мать, такая и дочь.
Погодите-ка… А где же Марго?
Маленькая купила себе платье по случаю, платье из белого крепона с расшитой золотом кромкой в тон к босоножкам. Поставив клетку на землю, она приветствует священника, снимает свою стеганую рукавицу-прихватку и пожимает ему руку. Заметив крысу, тот делает странное лицо – не говоря уж о могильщиках, которые, похоже, совершенно ошарашены.
– Вы хотите что-нибудь сказать?
– Нет, спасибо.
Она не предполагала, что Большая может умереть. Странно, но это никогда не приходило ей в голову. Она все прикидывала, что сестра скажет на ее собственных похоронах, но ни секунды не думала, что случится наоборот. Однако вот: в Саду Воспоминаний «кусочки меня» падают в усталую траву, испаряются горстями в утреннем ветре. Марго рассеивается, черные блестки на могилах, убийца и жертва, оплодотворившие землю-мать. Крыса шебуршит и скребется, Маленькая пинает клетку ногой
– Тс-с. Прояви чуточку уважения.
Натянув на руку варежку-прихватку, она тащит свою ношу, свою обузу. При каждом ее шаге тварь взбрыкивает, словно проявляя недовольство.
– Уймись, Марго. Я еще добрая, не прибила тебя.
Она оставляет ее у порога зоомагазина на набережной Сены.
Она ощущает землю под своими босоножками, чувствует, как ноги несут ее, как сокращаются мышцы бедер при подъемах, чувствует себя такой легкой, что боится взлететь – и ее эфирное платье тут почти ни при чем.
Касаясь кончиками пальцев уличных фонарей, скамеек, лавандовых клумб, наполняющих благоуханием вселенную посреди площади, она идет по своему кварталу, словно оказалась тут впервые. Каждый квадратный сантиметр кажется ей новым и необычайным, солнце на ее ногах сверкает миллиардами самородков, на серости тротуаров образуются световые колодцы. Здесь тоже все оживает…
Быть может, я могла бы пустить корни, теперь, когда я уже не пристегнута наручниками к своей сестре, как к батарее отопления?
Она не считала себя способной на привязанность.
