Безмятежность заставит снова появиться ту, кто я есть, ту, кого ты любил, ту, кого любишь.
Поскольку ты сам это сказал, сегодня ночью. «Я тебя люблю».
Ты это сказал.
Да, любовь – это как прогноз погоды. Беспрестанно ошибаешься.
* * *
Лиз уже сидела в кафе и комкала бумажную салфетку. Перед ней – бокал белого вина.
Тома Батай опоздал на двадцать девять лет, но мы с сестрой опять пришли раньше времени. Я уселся напротив нее. Тотчас же подскочил официант, наряженный «Поющей сорокой»[13].
– То же самое, пожалуйста.
Он исчез, проявив неожиданное усердие.
– Ты вообще-то что пьешь?
Она пожала плечами:
– Вино меня не интересует. Для меня главное – пить.
Мы с Лиз какое-то время смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Оба опасались этой встречи, не зная, чего от нее ожидать, и испытывали неловкость, оказавшись с глазу на глаз, что бывало редко. Большое зеркало в золоченой раме отражало по большей части помятые лица, усталые тела, тяжелые занавеси. Я чувствовал, как внутри меня снова рождается страх из-за этих ролей, которые нам предстояло сыграть – фальшивые детские образы, дочь, сын, сцена маленького театра в театре побольше. Чтобы отвлечься от беспокойства, я достал из кармана половинку полароидного снимка и положил на стол. Лиз взяла ее, бросила взгляд.
– И что? Куда ты клонишь с этим старьем?
– Девушка… которую не видно… Кто это может быть?
– Кристина, – сказала она, пожав плечами, словно это была сама очевидность.
Она отпила глоток шардоне, прибыло и мое, официант поставил его на салфетку из белого крепона – свою Лиз истрепала до того, что она распадалась на части.
– Не помнишь?
Я покачал головой.
– Она была у нас прислугой. Ты и вправду был слишком маленький… Прожила в доме около года, после того как мама вернулась на работу в больницу, в «Гранж-Бланш». А потом в один прекрасный день ушла, и мы о ней больше не слышали.
Я помнил Элоди, девушку-подростка из деревни, дочку соседа, немного простоватую, но очаровательную, которая возилась с нами лет пять, пока не вышла замуж и уехала на юг к своему мужу. Помнил Маризу, мне тогда было лет десять, краснощекую португалку с круглыми, как дубовые стволы, бедрами. Но имя Кристина мне ничего не говорило.
– Ты ее обожал. Рисовал ее все время. Ты уже тогда очень хорошо рисовал. Даже слишком хорошо, это был просто конец всему – малявка, а рисует как взрослый… Вроде ученой обезьяны… Только без обид, ладно?
– С тобой я уже привык.
Лиз улыбнулась и щелкнула меня по носу.
