— Тишина. Мотор, — шепчет Ингмар.
Тонкий звон пилы, пронзающей стену полуметровой толщины из колотого гранита. Железо с легкостью скользит вниз.
Когда пила натыкается на задвижку, звук меняется, тяжеловесными каскадами пульсирует шпон.
Отсек с окном и глубокой нишей отодвигается и уносится.
Взвизгивают гвозди, и из пола выдергиваются деревянные планки.
Неожиданно появившись в проеме, Свен что-то показывает и отходит в сторону.
И вновь тишина. Петер Вестер[30] шепчет что-то, указывая на свое плечо и щеку.
Ингмар встает на место Ингрид и спрашивает Свена, все ли в порядке.
— Да.
Он отодвигается.
— Ну как?
— Хорошо, — недоумевая, говорит Свен.
Ингмар садится на корточки, Свен кивает:
— Все отлично. Хотя погоди. — Он подходит к камере и заглядывает в нее. — Хорошо, — бормочет он.
— Как насчет того, чтобы снять все за один раз? — спрашивает Ингмар, пряча улыбку.
— Было бы замечательно! — удивленно говорит Свен, делая шаг в сторону.
— Петер, сядь на стул.
— Сюда?
Свен щурится: съемка получится мировая.
— Но если положить рельс, то, может, будет… — говорит Ингмар.
— Тогда у нас тут все превратится в часы с кукушкой, — убеждает его Свен. — Но мы могли бы…
— Но… Прости, что ты хотел сказать?
— Мы могли бы попробовать пустить камеру по мазонитовым щитам.
— Парни, вы это слышали?
Они смотрят на него.
— Пол должен быть из абсолютно натурального материала. Правда, Свен? Отсюда и досюда.
Ингмар бежит по коридору мимо дверей с рифлеными стеклами. Ленн ждет возле ослепительно яркой лампы рядом с его кабинетом.
— Не забудьте про встречу с Харальдом Муландером[31], — говорит Ленн, открывая дверь.
Ноздри Ингмара раздуваются, он смотрит на часы.
— В чем дело? Он хочет, чтобы мы вернули ему Большой павильон, да?
— Понятия не имею, — отвечает Ленн, направляясь в кабинет.
Ингмар идет за ней, садится, берет телефонную трубку, лежащую на столе, и отвечает.
— Нам надо как следует поговорить — раз и навсегда. Я звоню тебе, но никто не подходит. Пытаюсь все уладить, но в ответ никакого понимания, — говорит мать. — Неужели тебя совсем не расстраивает, если такая знаменательная дата в жизни отца будет вконец испорчена?
— Но у меня сейчас съемки в самом разгаре, а Кэби…
— Ингмар, как можно быть таким черствым? Не понимаю. Неужели так трудно освободить один день?
— Двадцать второго у меня не получится.
— Почему?
За стеклянной дверью Ленн печатает на машинке.
— Мне пора, — говорит Ингмар.
В трубке слышится неторопливое дыхание матери.
