Годами он наблюдал, как Космович, в плохую погоду или если не находил себе компаньона для прогулки по внутреннему дворику, мерил шагами коридор.
От этого воспоминания на душе стало так мерзко (чувство было почти паническое), что откуда-то явились силы взять себя в руки; нет, он не спустится со своего седьмого этажа и не пойдет бродить по улицам, как бы ни было велико его нетерпение.
Навязчиво тикал будильник, механическим стрекотом полнилась вся комната, и он украдкой взглянул на циферблат, но тут же пожалел о своей слабости. Ждать оставалось не менее часа, только потом, пожалуй, можно решиться и снова позвонить — что же теперь, так и смотреть на часы каждые пять минут? Потому что в этом-то он был тверд: как ни неприятно звонить Веронике домой, он должен звонить ей сегодня, пока не дозвонится.
Надо сесть за работу, вот что, думал он, хотя мысль о работе внушала отвращение. Месяцами на его столе громоздилась куча оттисков, заметок, вычислений и первые страницы диссертации — преамбула. Надо сесть, даже если не хочется, повторял он себе. Но не пошевелился. Он по-прежнему стоял у окна, вцепившись в батарею, и рассеянно глядел на улицу. Потому что, если смотреть внимательно (если действительно смотреть), то следовало бы признать, что серая в дождевых подтеках штукатурка дома напротив, хилые деревья сквера, обнесенные решеткой, свежевыкрашенной в коралловый цвет, дерущиеся и вопящие на каждой лестнице дети — все удручало его, трудно объяснить почему, но с первого дня, с тех пор, как он переехал сюда, все, на что ни глянь, наводило тоску.
Он неподвижно стоял у окна, пытаясь не думать ни о чем неприятном; нет, о Космовиче не надо, о преамбуле тоже, и о Веронике не надо, и о том, как в следующем месяце он будет работать на четвертом участке, и о том, как будет защищать диссертацию, если получит положительный отзыв. Нет, обо всем этом не надо, сердито бормотал он, время от времени теребя будто жавший ему воротничок рубашки; об этом не надо, об этом не надо. И так он отбрасывал каждую новую мысль, приходившую ему в голову.
Все дело в том, что сегодняшний день не задался с самого начала.
Утром он опоздал на работу, что случалось с ним редко; в коридоре повстречался с директором, сделавшим вид, будто его не замечает, но спустя несколько часов, когда они столкнулись в дверях, директор не ответил на приветствие — его классическая реакция на опоздавших. Встреча с директором настолько выбила его из колеи, что когда он вошел в кабинет (утром, конечно) и не увидел чашку кофе, которая обычно ждала его на столе, то принялся разыскивать ее (в ящиках, в шкафах, на полках за спинами коллег) и так минут десять потихоньку сновал по комнате, не решаясь ни у кого спросить, чтобы не привлекать к себе внимание. Пока непосредственный начальник, устав от этого мельтешения, не крикнул ему:
