Чайльд Гарольд | страница 28



Стамбул, столица древней Византии,[121]
Веселья полн. Былое грек забыл
(Опять я грусти полн). Хоть никогда я
Такого оживленья не видал,
Как на Босфоре, все ж веселье края
Мне напускным казалось: слух лаская,
Былой свободы гимн там больше не звучал.
LXXX.
Как берег оживлен толпой шумливой!
Не умолкая, песни там звучат.
Ударам весел вторят их мотивы
И раздаются с плеском моря в лад.
Царицы волн сияет отблеск нежный;
Когда ж, скользя чуть слышно по волнам,
Рябит морскую гладь зефир прибрежный, —
Дробится лунный свет в волне мятежной,
Которая его уносит к берегам.
LXXXI.
Скользят по волнам лодки; пляшут девы
На берегу; отрадна и легка
Такая ночь. Как страстны их напевы!
Горят их очи; руку жмет рука…
В дни юности, в венки сплетая розы,
Любовь живит и сладко греет нас;
Ни циник, ни философ с силой грезы
Борьбу вести не могут; сушит слезы
И может нас с судьбой мирить блаженства час.
LXXXII.
Не все, однако ж, общим оживленьем
Довольны. Грусть на лицах их видна;
Не их ли бесполезным сожаленьям
Уныло вторит ропотом волна?
Им больно, что веселию объятья
Открыли греки; радости печать
На лицах граждан будит их проклятья;
Тоской убиты, праздничное платье
Хотели бы они на саван променять.
LXXXIII.
Так мыслит верный сын родного края
(А много ль их в Элладе мы начтем?)
Не станет патриот, к войне взывая,
Мечтать о мире, ползая рабом;
И, меч сменив на плуг, не станет шею
Под игом гнуть. Всех меньше любит тот
Отчизну, кто обласкан больше ею.
Вы жалки, греки! Славою своею
Вас длинный предков ряд позорит и гнетет.
LXXXIV.
Когда Эпаминонд родится новый,
Когда спартанцы встанут из могил,
Когда Афин блеснет венок лавровый
И граждан, полных доблести и сил,
Гречанки вскормят вновь, – тогда Эллада,
Но лишь тогда, воскреснет. Над страной,
Чтоб дать ей мощь, векам промчаться надо;
Ее ж мгновенье губит. Лишь плеяда
Столетий верх берет над гневною судьбой.
LXXXV.
А все прекрасна ты, хоть горем смята,
Страна богов и равных им мужей!
Ты зеленью роскошною богата;
Снег гор твоих от солнечных лучей
Не тает;[122] ты – любимица природы;
Но алтари и храмы прежних лет
Разрушены: их в прах повергли годы.
Так гибнет то, что создают народы;
Века лишь доблести стереть не могут след.
LXXXVI.
Кой-где стоит колонна одиноко;[123]
Она судьбу своих сестер клянет;
Минервы храм, что пал по воле рока,
С Колоннских скал глядится в лоне вод.
На всем здесь отпечаток разрушенья;
Вот перед вами ряд могильных плит,
Что от веков спаслись, – не от забвенья.
Порою иностранец, полн волненья,
Оглядывая их, как я, им вздох дарит.