Таежный бурелом | страница 25

Вспомнились споры с Тихоном, горячие слова Федота, упреки Никиты. Вспыхнули в памяти и приведенные в листовке Ленина слова: «Мир — хижинам, война — дворцам». Нет, сын не совершил преступления, не нарушил присягу, не предал Россию. Ведь и его самого, еще совсем молодым парнем, вот так же преследовали, унижали, а разве он был виновен? Опозоренный, исстеганный до костей плетями, он, как зверь, таился в лесной чащобе. Потом ночами шли они с Агашей к Каменному поясу, далеко обходя человеческое жилье.

Конечно, нелегко теперь придется. Сплетни и пересуды поползут из жуковского дома. Но выстоять надо. Ложь умрет, истина восторжествует!

Стало совсем темно. На небе высыпали звезды. Ночь не принесла ни свежести, ни прохлады. Воздух был одуряюще душен. И вдруг среди этой тяжелой, густой духоты протяжно ударил набат. Донесся проникающий в душу тягучий вой собак. Тревожно заржал Буян, нетерпеливо ударил копытом.

Сафрон Абакумович вгляделся. В верхней части Раздолья растекалось зарево. Оно становилось все ярче. Пламя осветило купол церкви. Над куполом кружили вспугнутые голуби. Тревожно каркало воронье.

Старик погнал Буяна в село.

Горели хлебные амбары Жукова, стоящие за церковью в стороне от жилых построек. Селиверст Жуков командовал казаками, заливающими водой огонь.

Заметив Ожогина, подбежал к нему. Его лицо перекосилось от злобы, губа отвисла, волосы были взъерошены, борода задралась вверх.

— Ну, Сафрон, теперь пусть не ждут от меня пощады…

Ожогин вздрогнул. Его глаза, устремленные на пожарище, сощурились, пальцы сжались в кулаки. Жуков схватил его за плечо.

— Молчишь? Я вас, красноштанников, выведу на чистую воду.

Не поворачивая головы, Ожогин сбросил со своего плеча руку, ответил спокойно:

— За подлость тебя, Селиверст, всевышний наказал.

Жуков вызывающе задрал голову.

— Всевышний?! — крикнул он. — Я вам покажу всевышнего… Наверное, Федотка! Окаянный дружок твоего Тихона. Больше некому… Недоволен, вишь, расчетом…

Сафрон Абакумович приподнял брови. Выходит, Тихон отомщен.

Некоторое время он молча вглядывался в лицо Жукова. Тот стоял, слегка наклонив голову, точно готовясь нанести удар.

Не говоря ни слова, Ожогин повернул Буяна и, не торопясь, поехал в свою усадьбу. Его мысли вернулись к хлебу. Судя по всему, суховей охватил всю губернию. Теперь уже к Жукову за зерном он, конечно, не пойдет. Надо искать какой-то другой выход.

Несколько дней бастовал рабочий Владивосток. Жизнь в городе замерла. Даже опреснительные станции, снабжающие население водой, прекратили свою работу. Бастующие требовали выполнения решений Второго Всероссийского съезда Советов.