Эти люди все время кричат: у пекарен, магазинов, баров и на главной улице – и странно рубят слова, будто бросают предложения в измельчитель. Здесь Карл чувствовал себя не в своей тарелке. Впрочем, как и дома.
Небо стало темно-синим, каким бывает, когда день переходит в вечер. К Карлу и Милли стремительно подошла Агата. Ее лицо казалось едва различимым в сгущавшихся сумерках, но походку Карл ни за что бы не cпутал. Создавалось впечатление, что Агата сражалась с воздухом, и воздух этот был плотным, как простыня, через которую ей приходилось прорываться.
– Ну, до завтра поездов не будет, – сообщила она, окруженная облаком пыли, точно силовым полем. – Зуб даю, та Стелла, или как ее, прекрасно об этом знала. Никогда не доверяй женщинам худее себя! Записывай скорее! И что теперь делать? Печатник! Я не собираюсь тут всю ночь торчать и на вас таращиться! Уже семь тридцать семь вечера! И у нас нет денег!
Карл вдруг осознал, что он здесь единственный мужчина, и разволновался. Понятное дело, в таком положении на мужчину возлагаются определенные надежды. Он чувствовал на себе взгляды всех женщин. Не только тех, что были с ним, но и целых поколений женщин из разных веков, стран и цивилизаций.
– Ну, – сказал он как можно более уверенно, – нужно что-то делать.
Он поднял вверх указательный палец, чтобы подчеркнуть важность сказанного. Потом принялся ходить туда-сюда, надеясь разбудить ту часть своего мозга, которая отвечает за принятие решений.
– Давайте…
– Спрячемся, – предложила Милли.
Карл задумался.
– Идея неплохая.
– Одна моя подруга как-то поехала в Калгурли! – заметила Агата. – Так и не вернулась! Черт знает, что с ней случилось! Никто не знал точно! Но я знаю! Небось в одном из этих борделей ошивается! Подрабатывает!
Агата глубоко вздохнула и резко закрыла рот. Судя по всему, что-то заметила. Схватившись за забор возле памятника с солдатом, она пристально на него уставилась.
– «Они не состарятся, – прочитала Агата, – ведь состаримся мы, кто остались».
Она словно приросла к земле.
– Ведь состаримся мы, кто остались, – повторила она и осторожно коснулась ладонью своего горла.
Милли просунула руки в прощелины между заборными досками и взглянула на нее.
– А что такое бордель?
Агата отвернулась от памятника и спросила:
– На что это вы пялитесь?
В ту же секунду на стоянку возле них заехал автобус. Он остановился, открылись двери. Это была Стелла.
– Семь часов, – сказала она.
– Прошу прощения? – Агата заглянула в автобус и встала в угрожающую позу, так широко расставив ноги, будто собралась драться.
