Возможно, однако, касалось это не только моего личного горя.
Луиза Десальво говорит: «Вулф нужны были зрители, которые бы слушали ее проповеди о собственной жизни, которые стали бы свидетелями и оценили бы значимость ею пережитого, которые дали бы ей знать, что она не одна. Только с публикой, верила Вулф, мы можем выйти за пределы себя, понять смысл своей жизни. И, как сказала Майя Энджелоу, благодаря писательству «я» превращается в «мы».
Работая над «Потерять и обрести», я все яснее понимала, что, как говорит Клиуэлл, «создаю язык горя и пространство для общения скорбящих». Но, конечно, не в том масштабе, в котором, по словам Клиуэлл, это делала Вулф – важнейшая фигура западной культуры в области познания горя. Я делала это в гораздо меньшем масштабе – масштабе своей жизни и общения с окружающими людьми.
Как правило, мы начинаем разговор с обязательного вопроса: «Так о чем твой роман?» – и заканчиваем пересказыванием друг другу (часто в слезах) длинных историй о горе, которое пережили сами. Мы начинаем разговор как два «я», а потом превращаемся в «мы». Кажется, будто мы хотим поговорить о горе, только не знаем как. Или, скорее, не знаем когда.
Работая над романом, я поняла, насколько легко на самом деле говорить о горе. Поняла, что, вероятно, мне и нужно в первую очередь о нем говорить.
Ближе к концу своих мемуаров «Боль утраты. Наблюдения» К. С. Льюис пишет о бесконечности горя, которое он ощущал после смерти жены: «Я полагал, что могу описать состояние, начертить карту грусти. Грусть, однако, оказалась не состоянием, а процессом. Ей нужна была не карта, а история. И если я однажды не перестану писать эту историю, произвольно поставив точку, значит, не остановлюсь никогда. Каждый день о ней можно писать что-то новое».
Горе не столь аккуратно, как нить повествования. Оно не заканчивается, не «разрешается». Оно не следует списку эмоций от начала до конца. Горе не какое-то одно или другое; оно и одно, и другое, и третье.
Не соглашаться с тем, что горе двойственно или состоит из определенных этапов, не ново; такому подходу посвящена целая теория. Но процесс скорби нов для меня, и нов каждый день. Каждый день я узнаю о горе что-то еще: от себя, от своего творчества, от других людей, от всего вокруг.
Путешествуя по Перту в маминой машине, «познавая [свой] мир заново», я, пока могу, двигаюсь вперед-назад, вверх-вниз и по диагонали по различным эмоциональным стадиям. Я начинаю понимать, что теперь горе звучит во всем, что я говорю, что я пишу. Во мне самой.
