А на другом конце провода, все еще не придя в себя, сотрясаясь от счастливых, облегчающих рыданий, никак не может совладать со своим голосом, что-то бессвязное, укоризненное наговаривает и наговаривает Октябринка.
— Ну вот, деда, принимай свою потерю, — скажет Иван.
И вдруг он заметит взгляд Юры Шиляка, кривую усмешку, скользнувшую по его губам. Сколько же воли и скрытой силы потребовалось тому, чтобы подавить свои чувства — обиду и ярость отверженного?
Еще два года назад кто бы мог предположить, что именно возле Октябринки будут увиваться двое таких парней. Да вокруг каждого из них сами девки могли табуниться. Девки не чета Октябринке. Будь на ее месте старшая сестра Светка — другое дело. Светка — красавица, под стать Юре Шиляку. А Октябринка... И смотреть не на что: ни ростом не удалась, ни лицом. А вот надо же — завлекла сразу двоих. А после, глядя на них, начали липнуть другие. Правда, у них шансов не было, все сознавали, что Октябринка выберет либо Юру Шиляка, либо Кешу Анкудинова. Большинство склонялось в пользу Шиляка. Анкудинов Кеша, хотя и бравый парень и умелец на все руки, но рядом с цыганисто кудрявым и чернобровым леспромхозовским механиком как-то тускнел. Но Октябринка предпочла Кешу.
Всего неделю назад состоялся между ними окончательный сговор, и свадьбу тогда же назначили скоропалительную. И в тот же вечер парни разодрались. За Иваном бабы прибегали, чтобы разнял. Жестоко дрались. Не из тех Юра Шиляк, кто может снести такую обиду. Бабы в деревне после такой драки так и поговаривали про Шиляка:
— Прикончит он Кеху. Из-за угла.
Почему-то все были убеждены: прикончит, и непременно из-за угла.
Но ничего не случилось. Буквально в канун свадьбы соперники помирились и вчера вместе ездили в райцентр. Юра Шиляк помогал жениху выбирать свадебный костюм и подарок невесте. Участковый все же задремал — укачало, когда кошевку покатило вниз по извивам длинного спуска. Открыл глаза внезапно — сани занесло на повороте, чуть не опрокинуло. Пробудились все трое. Дед Ступин, неповоротливо застывший в передке, оглянулся.
С косогора открылась низина, показались заспанные, придавленные снегом избы и немного поодаль за ними кривулина железнодорожной насыпи. Сквозь поредевшую темень красной головешкой светился огонь семафора. Откуда-то неразличимо приносило гул идущего товарняка.
Тишину нарушили собаки, забрехали все разом. Донесло сиплый гудок электровоза. Давно уже этот звук стал здесь обыденным, но все равно слуху таежника он чужд. Впрочем, это, может быть, потому, что Иван не привык к нему — в Усово хрип электровоза не слышно. Хоть напрямую от станции нет и десяти километров, но Кедровый увал надежно заслонил их от шума, обычного на железной дороге.
