— В губы?
— Да. Очень быстро, но все-таки в губы. Ты думаешь, это хороший знак?
Гогай ласково улыбнулся.
— Скорее всего.
— Я тоже так думаю.
— Можно узнать, как ты с ней познакомился?
Плантэн оживленно рассказывал о своем приключении, опорожняя рюмку за рюмкой, в которую Гогай через равные промежутки времени наливал водку. Он ничего не забыл и в заключение, опять погрустнев, спросил:
— Улисс, скажи мне, что я ей не безразличен. Что ее поцелуй — это не те двадцать монет, которые бросают в твою кружку на станции Шателе.
Гогай обнял его за плечи.
— Ты не знаешь женщин, Рике.
— Не очень хорошо. Во всяком случае, по ним я не такой специалист, как по уклейкам.
— Это и видно. И вот одна из них, из женщин, позволила тебе проводить ее к Пантеону.
— Да, может быть, это ей просто было нужно…
— Пусть так. У Пантеона ты заявляешь, что не хочешь с ней расставаться. Она тебя не прогоняет.
— Нет.
— В Сен-Жермене ты ради ее прекрасных глаз превращаешься в Фанфана-Тюльпана. Женщины обожают Фанфанов-Тюльпанов. Кроме того, ты ведешь себя с ней со всем почтением и уважением, чего они и требуют в первый день. На второй тебе нужно будет все-таки немного пересмотреть свое поведение.
— Ты знаешь, я не собираюсь набрасываться на нее.
— Очевидно, что она и не потребует от тебя так много, но ты мог бы постараться поцеловать ее, чтобы она по крайней мере знала, что ты ее хочешь.
— Ты думаешь, она дурочка, что ли? Как будто она этого не видит!..
— Это ничего не значит. Нужно это сказать. Они любят это слышать. Даже англичанки.
— Что значит — даже англичанки?
— Если тебе больше нравится — даже эскимоски, даже эфиопки.
— Да, мне так больше нравится. Англичанки — это святое.
— Я хотел сказать, что они — такие же женщины, как и все остальные, вот и все. И поскольку ты начинаешь меня раздражать, я должен сообщить тебе, что существуют и английские мамаши Пампин. У нас нет на них монополии.
— Не сердись. Как ты считаешь, у меня есть шанс?
— Вероятно, — ответил Гогай, пораженный таким простосердечием, — вероятно.
Плантэн посмотрел на своего приятеля.
— Ты — настоящий друг Улисс, что не напоминаешь мне о Симоне и детях.
— Они не имеют никакого отношения к этому, Рике.
— Так это еще одна причина, по которой какой-нибудь придурок обязательно заговорил бы о них со мной. Ты — не какой-нибудь придурок, Гогай!
Он встал перед зеркальной дверцей шкафа.
— Я говорю себе, что я с этим не справлюсь. Она, должно быть, смеется надо мной. Потому что у них, у англичан, есть чувство юмора. Я не очень-то красив. Это должно быть видно — то, что я всего лишь ничтожество, это должно бросаться в глаза, как булыжник в морду полицейского, этого нельзя не видеть. Ты понимаешь, она — манекенщица в доме моделей. Она будет смеяться, когда я скажу, что люблю ее.
