«Эге, дед. Да у тебя, я вижу, информация поставлена неплохо», — подумал Ключарев (циркуляр о курсах был получен им только накануне) и еще более внимательно посмотрел на священника. Седая борода Кандыбы даже в ярком знойном свете июльского дня вызывала ощущение морозной прохлады., как те огнеупорные, нетающие снега, которые видел Ключарев на кавказских пиках.
Кандыба уже давно оправился от первоначального смущения и говорил теперь хотя и тихо, но голосом, полным достоинства, как человек, привыкший к тому, чтобы его слушали.
В начале разговора Ключарев еще мысленно прикидывал, как потом в кругу товарищей сможет пошутить, что плохая, мол, жизнь у попа настала, если сектанты берут верх и на них приходится жаловаться в райком партии; но чем пристальнее он вглядывался в этого сухонького старика с полуопущенными веками, которые скрывали зоркий и твердый взгляд, тем настороженнее становился сам. Теперь ему уже не казалось смешным, что эти восковые, покойно сложенные на животе руки, могли бы удержать не только колеблющуюся, как стебелек, свечу с желтым лепестком огня, но и властно направить по своему пути живую человеческую душу. Припомнился ему и Степан Лисянский, дюжий угрюмый мужик, похожий скорее на молдаванина, чем на белоруса, о котором Блищук сказал, неопределенно ухмыляясь: «Штунда — она Штунда и есть. Хотя работают хорошо, колхозу не мешают».
Но то, что Кандыба искал помощи против Лисянского, говорило о несомненной, хотя и скрытой силе этого штундиста. И это тоже заставляло призадуматься.
— О штундистах я знаю, — сдержанно проговорил Ключарев и замолк, словно дожидаясь, что еще сможет добавить к сказанному Кандыба. Уловив скрытый холодок в тоне собеседника, тот с неожиданным проворством вскинул голову и в упор посмотрел на Ключарева. Верхняя часть его лица оставалась в густой тени от шляпы, но секретаря райкома опять поразил умный, острый взгляд старика.
— Я говорю с вами не только потому, что вы должностное лицо, — тихо сказал Кандыба, — но и потому, что голосовал за вас как за своего депутата. — Он неожиданно улыбнулся слабой старческой улыбкой.
А Ключарев, несколько ошарашенный таким поворотом разговора, чуть не воскликнул вслух: «Ну и ловок старик!»
Прохожие уже давно с любопытством оглядывали их, обходя сторонкой, а разговор все продолжался.
— Вы чтите своих борцов, и это хорошо, — задумчиво сказал священник. — Но я хотел бы также вам напомнить, что на этой земле был и епископ Пантелеймон, заточенный иноплеменными за русскую веру. Мы люди разных эпох, гражданин секретарь, у нас разные убеждения, но Родина у нас одна, — просто сказал он и потянулся сухой рукой к краю соломенной шляпы. — Доброго здоровья!
