Представившись — о, я уже знала, что он пользуется страшной славой палача-садиста! — майор принялся потчевать меня комплиментами: «Нам известен ваш патриотизм, леди Флеминг, и то, как много вы сделали для Греции в годы войны». Он даже предложил мне в подарок фотографию премьер-министра: повесить дома на стену. Я, естественно, отказалась.
— Почему вы против нас? — притворно удивился он. — Ведь армия старается ради всей страны.
— При чем здесь армия? — возразила я, — просто группа офицеров захватила власть. А что вы сделали с народом?
К концу разговора майор Теофилояннакос от ярости совсем потерял рассудок. Он угрожал повыдергать мне все зубы и сгноить в тюрьме. Он был похож на зверя, почуявшего кровь.
Теперь он решил рассчитаться со мной.
Когда следователи-офицеры вышли из комнаты, меня окружил десяток солдат. Я чувствовала, что еще минута, и меня стошнит, и попросила отвести в туалет. Нет, нельзя, не приказано. Голова раскалывалась от боли. Пытаясь унять ее, я прижалась горячим лбом к доскам стола. Тогда солдаты — совсем еще зеленые юнцы — решили немного развлечься… Они столпились по оба конца стола и принялись раскачивать его так, чтобы ящики, выскакивая из гнезд, били меня в живот.
Каким же бесчеловечным должен быть сам режим, сама эта власть, чтобы из юношей делать садистов!
Часа через два следователи вернулись. Они плотно пообедали — в последующие семь дней пребывания в тюрьме у меня во рту не было маковой росинки! — и допрос возобновился.
Честно говоря я оказалась вовлеченной в политику не по своей воле. По образованию я врач-бактериолог. В годы войны участвовала в греческом
Сопротивлении, была арестована и попала в тюрьму. В 1946 году как стипендиатка я уехала в Англию, где работала под руководством моего будущего мужа Александера Флеминга в Паддингтоне. После его смерти вернулась в Афины и скромно жила в своей однокомнатной квартирке с пятью кошками и множеством цветов. До тех пор, пока к власти не пришли «черные полковники».
Моя оппозиция их режиму началась буквально с первого же дня: мне было стыдно, что в Греции воцарилась диктатура, что кучка самозванцев «спасает нас» без нашего разрешения, хотя никто моей родине не угрожал, что этот режим держится на пытках и запугивании. Например, я точно знала, что Панагулиса — человека, которому мы хотели помочь, — непрерывно пытают с 1968 года.
Ничего не добившись, тюремщики вечером отправили меня в камеру — крошечную душную и омерзительно вонючую каморку с наглухо привинченными к стене стулом и столиком. На целый месяц она станет моей скорбной обителью. Но в этот вечер я этого еще не знала. «Что с друзьями?» Эта мысль настойчиво билась в голове. Прошло, видимо, часа два, как в камеру вошли солдаты. Новый допрос, ничем не отличавшийся от первых. Я твердо решила: что бы ни было, не делать никаких признаний. Скорее всего тюремщики поняли это, а может быть, просто устали, потому что ближе к полуночи меня отправили в камеру. Грязный вонючий матрац, полуистлевшее одеяло да цементный пол — вот и вся постель. В глаза бьет нестерпимо яркий свет. Прошу выключить его. Нельзя, не приказано. И все же уснула. Тогда я даже не догадывалась, что впереди ждут мучительные дни, когда не удастся сомкнуть глаз хотя бы на час…
