- Но ведь кедр не восстанавливается при такой рубке?
- Конечно...
- По закону запрещена такая рубка? - кричу я ему в спину.
- У нас есть разрешение, - отвечает Пассар, не оборачиваясь. - Трест давал...
- Но послушайте, это же преступление! - я оборачиваюсь к Пинегину, и мы останавливаемся лицо в лицо.
Он чуть ниже меня и поэтому смотрит исподлобья своими бесцветными навыкате глазами.
- Не кричите! Вы что, не знаете?! Нужен лес не завтра, а сегодня.
- А завтра что, лес не понадобится?
- Ну и что?! Завтраками кормить будем государство? Мол, подождите там, наверху... Вот построим дорогу, тогда и лес будет. Так, что ли? - повышает голос и Пинегин.
- Не умеете рубить по-человечески, не лезьте! Лучше будет.
- Да поймите же, дело не в рубке!.. Лес - это стройки, лес - это химия, лес - это валюта, наконец.
- Чего спорите! - крикнул Пассар. - Протока подошла.
Мы не заметили, как он отошел на значительное расстояние.
- Идите!
Пинегин кивнул в сторону Пассара и все так же смотрел исподлобья.
Мне не хотелось подставлять ему спину и топать впереди, как под конвоем.
- Ступайте вы! - сказал я.
Но и Пинегин заупрямился.
Мы стояли друг перед другом, как бараны. Его округлое лицо как-то вытянулось - отвисли щеки, и на переносице проявилась красная сетка частых прожилок. Передо мной был другой человек - упрямый, злой и старый.
Наконец он свернул в сторону и пошел чуть сбоку. До самой протоки мы шли медленно, молча, не глядя друг на друга. Я - чуть впереди, и мне слышно было, как трещал валежник да тяжело дышал Пинегин.
- Вот она и есть Теплая протока! - сказал Пассар. - Зимой и летом не замерзает.
Мы остановились на обрывистом берегу. Неширокая порожистая протока была завалена кругляком, коряжником и кетой. Оседавшие на галечных перекатах заломы из выворотней, бурелома да почерневших коряжин обросли за лето свежими бревнами и сплошь перегораживали течение. Перед заломами вода кишела кетой; сильная рыба тараном шла на бревна, билась хвостами о галечные отмели, выпрыгивала из воды, сверкая радужным полукружьем, старалась перемахнуть через высоченные заломы, плюхалась снова в воду и опять шла на приступ.
Выбившись из сил, в кровоподтеках и ссадинах, она отходила к берегу и здесь, раздвигая трупы своих собратьев, торопливо разбивала хвостом один из продолговатых бугорков, выбрасывала оттуда уже политую молоками икру своих предшественников, выметывала сама икру в эту ямку и, не успев как следует зарыть ее, тут же умирала. Вода красная от икры; отмель усеяна сдохшей рыбой.
