— Григорий, как ты смеешь!
— Смею! Сразу заметил, что виноватая!
— Григорий, я сейчас уйду.
Он отвел сверлящий взгляд и схватил из пачки папиросу.
— Ладно, все.
Хотел прибавить: «Вернусь домой, поговорим», но понял, что не время сейчас.
Молчали. Мария готовила на плитке еду. Слышно было, как топал кто-то по коридору. За окном в остриженных кустах акации возились воробьи. Один сел на подоконник, вертелся, чирикал, нахальный и юркий, вроде Ошуркова.
— Слушай, Мария. Ты не догадалась втихаря четвертинку, а? Хорошо бы со встречи-то, — миролюбиво, не сознавая, как это опять не вовремя, спросил Григорий.
— Что ты, сумки ведь просматривают.
«Господи, ничего он не понял! Опять только о бутылке и думает».
Ей стало жарко у плитки, она сняла кофточку, осталась в ситцевом открытом сарафане.
— Тебе с грибами разогреть или мясные? А? Почему не отвечаешь?
Глаза Григория блестели. Он встал и подошел.
— Гриша, чай готов, давай поедим…
— Ладно, потом.
Он обнял Марию.
«Ох, как все противно! Скорей бы, скорей проходили сутки…»
Сутки прошли. Размягченный свиданием, Григорий прощался по-хорошему.
— Не горюй, Маша, немного мне осталось. («Как не горевать», — думала она.) Приду, опять станем жить по-ладному. («Опять!») В автохозяйство не пойду, они же, гады, на поруки взять не схотели. Ничего, Шабанова везде возьмут, с руками оторвут. А выпить иногда — что тут такого? Все пьют. Но связываться ни с кем не стану, хватит с меня. Ладно, ладно, не кисни. Говорю, будет полный порядок. Но ты ж гляди там, Мария! Если что узнаю…
Она перебила его угрозу:
— Гриша, пиши чаще, Витя писем ждет.
— Витьке передай: отец, мол, хорошо себя вести велел, не баловать.
— Передам.
Вышла за проходную и глубоко, облегченно, всей грудью вздохнула. Кончилось… Оглянулась на дощатый забор, на проволоку «запретки».
«Не могу я сейчас ему сказать… Не в одинаковом мы положении. Нельзя бить лежачего и связанного. Освободится, тогда уж…»
Улица окраины пахла сиренью. Одноэтажные домики с палисадниками дремали под солнцем. Бродили белые куры. Чудесно и свободно было в этом мире. А сирень, сирень-то какая! Неужели за прошедшие сутки так расцвела! Или, когда сюда шла, просто не видела?
У перекрестка водоразборная колонка, блестят голубые лужицы. Мария поставила легкие пустые сумки на траву у забора, попила и умылась. Теперь на вокзал и домой, домой. Завтра поздно вечером она будет в Нижнеречинске.
А в Нижнеречинске, у входа в здание вокзала, увидела она Ордынцева. Он пропустил ее мимо и догнал, только когда она вышла в прозрачный сумрак улицы.
