Как-то так совпало, что именно в это время я заболел. Обычное дело. Вылезать из-под одеяла мне, конечно, не позволялось, и мои возможности в ведении военных действий были весьма ограниченными. Вместо просторов кроватки, на которых ничего не сдерживало мою фантазию, я мог пользоваться всего небольшим пятачком. Я двигался к стенке и ложился на бок, чтобы доступная для игры территория получалась побольше, но все это было не то. Я был лишен маневра и возможности строить сюжет; все сводилось к скоротечным схваткам; их привлекательность из-за частого повторения резко девальвировала, а лишенная мысли динамика не могла разбить скуку.
Выручили шахматы.
Вдруг оказалось, что в них можно играть сколь угодно раз подряд – и при этом они не надоедают.
Это было поразительное открытие.
Разумеется, только сейчас я перевожу в слова то чувство, которое овладело мною тогда. Чувство мореплавателя, уверенного, что открыл небольшой островок, и внезапно осознавшего, что это край огромнейшего материка. А тогда я просто радовался, что могу снова и снова наслаждаться процессом игры, варьировать планы и разрушать их контригрой, хитрить с самим собою, отдавая слабой стороне больше энергии своей души.
Когда ребенок болен и ничем не занят, он обычно куксится и требует к себе внимания или томится в полудреме. А тут моя мама обратила внимание, что ее сын ведет себя как-то необычно. Я не спал, но с игрушками не возился, а просто лежал с отрешенным видом. Все бы ничего, но тут она вспомнила, что какое-то время назад – может, полчаса, а может, и больше часу прошло, – она уже видела меня таким…
Мама встревожилась, окликнула меня, но я только отмахнулся. Подойдя, она ощутила во мне напряжение. Ее ребенок думал!.. Этому бы обрадоваться – что вот, мол, пришла пора, – если б не интенсивность… Она не знала, как быть, стояла и смотрела на меня, и вдруг ее озарило:
– Ты играешь в шахматы?..
Я кивнул утвердительно и сделал знак рукою: не мешай.
– Прекрати немедленно!..
Когда на тебя кричат – разве можно думать? Я перестал. Но когда мама ушла, я повернулся к стене, чтоб она решила, что я сплю, восстановил в памяти позицию прерванной партии и, как ни в чем не бывало, продолжил свою игру.
К чести моих родителей, надо сказать, что они реалистически оценили положение и поняли бессмысленность запрета. В любом случае ситуацию следовало взять под контроль. И в тот же вечер отец подсел к моей кроватке с шахматной доской, расставил фигуры и сказал:
