– …
– Я не знаю, у меня никогда не получалось… Другое дело, когда нет его,… когда далеко,… когда некому сказать: «А ну, давай, люби как миленькая, или тебя высекут плётками!», тогда взаправду понимаешь, что хочешь… и даже любишь…
– Как это…?
– Что?
– Как это, высекут плётками?
– …
– Это же очень больно и… страшно,… стыдно…
– Хм… А вот я бы сейчас съел тарелочку манной каши,… жиденькой, ровненькой, без комочков…
– А я всё равно не стала бы есть. Даже если бы ты съел семьсот миллионов тарелок. Я даже когда уже выросла большая, всё равно не стала любить манную кашу.
– А кого ты любишь?
– Маму люблю… и папу.
– А почему же тогда из дому убежала?
– Потому что… Чего пристал?! Захотела и убежала…
– Тебя били?
– Ты что? Меня никогда не били… Девочек нельзя бить.
– Тебя ругали?
– Нет… Никогда! Меня нельзя ругать,… я хорошая.
– Так что же тогда? Заставляли есть манную кашу?
– Меня обидели…
Троллейбус – не поезд. Он более свободен в своих движениях, более независим. Захотел, объехал незначительное препятствие. А может и значительное. Это насколько позволит длина рогов. Но и не такой удобный, не такой комфортный. Нельзя в нём прилечь, отдохнуть, забраться на верхнюю полку и забыться, отключиться от внешнего мира под убаюкивающее покачивание и мерный стук колёс. И отобедать нельзя, сдобрив терпкий, обжигающий вкус коньяка кисло-сладкой долькой лимона в сахаре,… или спелой, сочной, огромной, как слива, ягодкой винограда. Нельзя. Даже манную кашу нельзя. Даже когда не надо, а хочется. Самому хочется. Ведь бывает же и такое, именно в такие вот минуты и бывает. Когда нельзя.
Но есть люди, которые умеют в любой обстановке почувствовать вдруг себя легко и свободно,… будто на мягком пуховом облаке. Когда ничто вокруг не отвлекает, не отягощает суетой и прозаичностью, не замыкает в ограниченном внешнем мире, но позволяет беспрепятственно парить в бескрайнем внутреннем. Эти люди – дети, да ещё некоторые,… очень некоторые взрослые.
– Кто тебя обидел? Как?
Девочка насупилась, нахмурила лобик, воссоздавая в памяти последовательность событий, приведших её к чугунному фонарному столбу на многолюдной московской улице. Чуть повыше переносицы между крылышками бровок образовалась маленькая смешная ложбинка, в которой, как утверждают сказочники, хранятся до поры до времени все детские мысли. И приятные, и не очень.
– Я не виновата, – заговорила она убеждённо. – Это учительница,… она сама виновата.
– Разве учительница может быть виновата? – перебил её собеседник, по сути тот же ребёнок, только невыносимо взрослый.
