Чтобы как-то сдержаться, не дать бесу разыграться лихим, беззастенчивым шабашем, Богатов рванулся к выходу из комнаты, но внучка Чингисхана, не желая оставлять поле битвы без явного, безоговорочного победителя, преградила ему путь.
– Когда я ещё работала, то практически все мои деньги мы тратили на тебя – на твою машину, на твоё творчество, на то, чтобы ты выглядел презентабельно! Как же, ты писатель – лицо публичное, на виду! И где результат?! Чего ты добился?! В чём состоялся?! Ты пашешь по шестнадцать часов в сутки на чужого дядю, ты практически не бываешь дома, а денег у тебя как не было, так и нет! У нас вообще ничего нет! Ничего! Да ладно бы это! Ты и роман-то свой никак не можешь дописать, как год назад остановился, так и ни с места! Горе-писатель! У тебя ничего нет, Богатов, – ни капитала, ни перспектив! Ты неудачник, дорогой мой! Ты самый обыкновенный НЕ-У-ДАЧ-НИК!
– Замолчи!!! Ты не смеешь мне это говорить!
– Не смею?! Это почему же? Очень даже смею! Легко смею! Неудачник!!!
– Замолчи…!!!
– ТЫ НЕУДАЧНИК!!! НЕУДАЧНИК!!!
Безумная ярость обжигающей, кипящей лавой залила глаза Аскольда, его сознание, волю, душу, похоронив под грудой пепла и шлака его светлое начало. Не ведая что творит, он наотмашь ударил женщину ладонью по лицу, так что та отлетела лёгким воздушным мячиком и упала тихо на пол. Путь был открыт. Богатов вырвался прочь, захлопнув за собой дверь с такой неистовой силой, что со стены упал портрет Нюры, написанный им несколько лет назад. Сама же Нурсина ещё какое-то время оставалась лежать на полу без движения. Она очень неудачно упала, наскочив на острый угол стола, сломав два ребра, и теперь не в силах была пошевелиться от боли. Но всё же эта боль была ничто по сравнению с болью душевной. Её Аскольд был уже не её Аскольдом, если впервые в жизни всё-таки поднял на неё руку.
– Люди часто никак не могут понять друг друга… Даже не «не могут», а не хотят… Потому и не могут… Это же так сложно смочь то, … чего не хочешь.
– Как это?
– Вот ты,… сможешь съесть целую тарелку манной каши? И не просто так, взять и съесть, а есть, есть, есть каждый день,… да ещё делать вид, что тебе вкусно?
– А откуда ты знаешь, что я не люблю манную кашу?
– А я и не знаю… Просто так взял и спросил… Я и сам не любил её, когда был… ну, как ты,… ну, не совсем ещё взрослый. Я так думаю, что её никто не любил в детстве, потому что всех кормили именно манной кашей. Разве можно любить то, что непременно надо любить?
