Вдруг из воспоминаний женщину выхватило одно незначительное, но весьма яркое происшествие. Даже не происшествие, а … Впрочем, судите сами.
Из арки дома, мимо которого она проходила, выпорхнула стая голубей, самых обычных городских сизарей. Их было много, очень много. Птицы плотным роем вылетали из тёмной пустоты провала, поднимались над головами прохожих и кружили, кружили, будто выискивая место для приземления. Нюра подняла глаза к небу и заворожёно смотрела на это кружение, словно видела в нём нечто странное, непонятное, даже таинственное, некогда обычное, но давным-давно забытое и потому кажущееся неправдоподобным. Она не сразу поняла, что именно, но вскоре догадалась. Такого количества голубей Москва не знала уже несколько десятилетий. Женщина помнила, как будучи ещё маленькой девочкой, она врывалась стремительно и восхищённо в мирно гуляющее по просторной городской площади птичье царство, вздымала в воздух напуганную стаю и, жмурясь от восторга, сама ощущала себя птицей в шумном переполохе хлопающих крыльев. Затем, разбрасывая вокруг себя мягкие мякиши тёплого, только что из булочной белого батона, вновь собирала птиц вместе. И те послушно слетались, не пугаясь более человека, жадно склёвывали хлеб с мостовой, даже с рук девочки, чем добавляли ей ещё больше восторга и радости. Только последние годы птиц не стало. Они будто вымерли или покинули в одночасье ставшую вдруг чужой, таящей в себе угрозу, будто зачумлённую Москву. Многое с тех пор изменилось в городе, многое он потерял и, как оказалось, безвозвратно. Но вместе с голубями из него улетучилось, как-то совсем растворилось в суете, вымерло как ненужный анахронизм детство. Её детство.
Птицы покружили с минуту в воздухе и разлетелись в разные стороны, кто куда, будто их и не было вовсе. Сверху на землю смотрело чистое, наливающееся постепенно розовым предзакатное небо. Нюра опустила глаза и вновь погрузилась взглядом в привычную, непробиваемую никакими оказиями, а на самом деле просто смирившуюся со всеми неожиданностями толпу. Казалось, лишь она одна удосужилась видения стаи небесных гостей из прошлого. А может быть, они прилетали действительно только для неё? Как бы там ни было, но жизнь продолжалась, и надо было послушно вливаться в её неспешное, обыденное течение.
Нюра сделала пару шагов вперёд и вновь остановилась. На этот раз её внимание привлёк старинный чугунный фонарный столб, будто специально вырванный какой-то неистовой силой из давно минувшего и поставленный тут на дороге. Возле столба стояла девочка в лёгком ситцевом платьице в мелкую клетку. Её слегка растрёпанные косички, потеряв первозданную правильную форму, грустили не по-детски распущенными, свисающими до попы алыми капроновыми ленточками. И столб, и девочка возле него казались будто спроецированными скрытым кинопроектором из старого кинофильма «Подкидыш». Только ребёнок был на пару лет старше. И… повзрослее что ли. Девочка стояла неподвижно лицом к столбу, будто наказанная, с каким-то недетским терпением и достоинством несущая на себе всю несправедливость, даже предвзятость бездушного мира. Эта сцена привлекала к себе внимание некоей неправдоподобностью, неестественностью, будто вырванная искусственно из совершенно иной ситуации и поставленная тут в угоду взбалмошной фантазии начинающего режиссёра. Нюра оглянулась по сторонам – ни камеры, ни других атрибутов кино-видеосъёмки нигде не было. Московская улица жила своей обычной суматошно-гламурной жизнью второго десятилетия двадцать первого века, в которой не было места ни рудименту чугунного литого столба, ни девочке с косичками, ни самой Нюре. Тогда женщина решительно шагнула в кадр.
