– Отец, да я там был, – вылез откуда-то шестнадцатилетний попович Акимка. – Меня Паша послушать позвал. Рабочие какие-то выступали, солдат из бывших студентов… И чего – складно у них выходит. Дескать, наукой доказано, что человек произошел от обезьяны, а Бог – от человеческих суеверий. И это раньше царю помогало народами управлять, а теперь, когда все стали свободные, надобности в Боге больше не осталось, и он вскорости естественным порядком отомрет…
– Ты у меня раньше отомрешь! – рявкнул отец Даниил. – Потому что я тебя, мерзавца, вожжами запорю!
– А Паша сказал: пороть нынче не велено! – крикнул Акимка, отбежав на всякий случай к порогу. – Это при царе пороли, а нынче везде будет – уважение к трудящемуся человеку…
– Это ты-то – трудящийся?! – издевательски захохотал отец Даниил. – Да что ты вообще делаешь, кроме как по улице балду гоняешь, да червяков для приблудыша безумной барыни из Синих Ключей собираешь! Порося покормить, дров наколоть тебя не дозовешься…
– Отец, – матушка дернула отца Даниила за широкий рукав подрясника. – Вот как раз касательно Синих Ключей… Там тебя от из Черемошни люди дожидаются, вопрошание у них…
– Пусть к Флегонту идут, он им милее, – буркнул отец Даниил.
– А наш отец Флегонт так здорово на том митинге в семинарии сказал! – снова вступил в разговор Акимка. – Когда он всем революциям и революционерам анафему провозглашал, так все висюльки в люстрах качались. А потом читал Номоканон Иоанна Постника, а потом как запел: «Славься!» так многие заплакали, а некоторые даже из рабочих на колени встали…
– Циркач, балаганщик… – пробормотал отец Даниил себе в бороду.
– Отец, так люди-то ждут… Флегонт-то им сказал определенно, что бесы их крутят и надо молиться денно и нощно, а они сомневаются, к тебе за советом пришли…
Отец Даниил зыркнул по сторонам свирепым взглядом. Святые с иконостаса, занимающего добрую четверть комнаты, смотрели на него, напротив, кротко, без малейшей укоризны. Выпрямив огоньки, полегшие было от батюшкина рева, теплились негасимые лампадки.
* * *
Пятеро мужиков и с ними одна баба, крест-накрест замотанная в дырявый платок. У одного из мужиков вместо правой руки – обрубок, и георгиевский крест на широкой груди.
– Вот, Матрена своими глазами его видала. А потом – ее.
– Кого это – его и ее?
– Мы так скумекали, что Единорога. Почтмейстер нам подсказал. Да говори ж ты, Матрена! – мужик подтолкнул засмущавшуюся бабу локтем. – Вишь, отец Даниил твоего слова ждет.
