АГОСТИНО(отыскал наконец цилиндр, водрузил его на голову и решительно подходит к перилам). Нет, можно!
АТТИЛИО(удивленно). Кто там еще?
БЕТТИНА(пытается остановить Агостино, направляющегося к лестнице). Подожди.
АГОСТИНО. Не мешай мне, Бетти. (Вырывается из ее рук и быстро спускается по лестнице. Он в двух шагах от Аттилио.)
Беттина последовала за мужем и стоит сейчас у него за спиной.
Можно!
АТТИЛИО(к Родольфо). Кто этот тип?
АГОСТИНО. Вы неграмотный, а?
АТТИЛИО (обиженно). К вашему сведению, я окончил лицей и университет, причем — два факультета.
Разочарованный Агостино снимает цилиндр.
БЕТТИНА(к Аттилио). Милый человек, послушайте. В этом доме — замороженная квартплата. Мы въехали сюда еще до войны. Хозяин дома мог выселить нас только за неуплату.
РУДОЛЬФО. Этим все и кончилось. Он подал в суд, и судья решил дело в его пользу.
РИТА. Нам дали десятидневный срок: или мы погасим задолженность, или нас выбросят на улицу. Без права на апелляцию. И никаких отсрочек.
БЕТТИНА. Мы задолжали триста тысяч лир. Понимаете…
РИТА(достала из ящика комода лист бумаги и показывает его Аттилио). Вот уведомление.
БЕТТИНА. Мы всегда платили вовремя, но при том, что все дорожало…
АГОСТИНО(неожиданно разволновавшись). Мне так стыдно смотреть этим ребятам в глаза… что я отхлестал бы себя по щекам собственными руками.
РУДОЛЬФО. Что вы, дон Агостино? Вы-то здесь при чем? Мы ведь знаем, что небольшие деньги, которые мы вам давали каждый месяц, уходили на то, чтобы изо дня в день топить печку и чтобы у нас была тарелка макарон.
БЕТТИНА. Нам не удавалось сводить концы с концами, и в прошлом году мы сдали эту комнату им двоим.
РУДОЛЬФО. Я приехал в Неаполь на курсы официантов, чтобы подучиться еще немного и, попытав счастья на конкурсе, попробовать устроиться в вагон — ресторан. Конкурс уже был: меня признали одним из лучших, но места все нет и нет.
РИТА(ласково гладя Родольфо по голове). А пока что он должен браться за любую временную работу, чтобы не протянуть ноги.
РУДОЛЬФО. По выходным дням меня берут дополнительным официантом, я подменяю больных, иногда обслуживаю свадьбы… летом мою посуду в ресторане… Когда говорят о дикости и о законе, не зная причин…
АГОСТИНО. А что тут, собственно, знать?! Я тридцать семь лет проработал сторожем в театре «Аполлон». Пусть это был народный театр, но все равно театр… И разве его не снесли в один прекрасный день, чтобы построить на его месте гостиницу? Я получил свою жалкую толику денег и оказался на улице. Чем я разжился за тридцать семь лет работы? Барабанным револьвером, с которым я дежурил по ночам и который год назад продал на пьяцца Франчезе, да цилиндром, который оставил какой-то иллюзионист у себя в уборной. Учтите при этом две войны, инфляцию и подорожание жизни… не говоря о властях, которые не отвечают на письма и заявления… Вы настоящий синьор, сразу видно, что вы не знакомы с нуждой и что господь был милостив к вам и благословил ваш дом… Будь я на вашем месте, я бы, услышав такую невеселую историю, сказал: «Неужели я желаю зла этим и без того несчастным людям? Будем считать, что я переплатил на какой-то покупке, тем более что сто тысяч лир меня не разорят и не сделают богаче. Деньги, которые лежат на столе, — ваши. Счастливо оставаться, я пошел».
