– Договорились! – ответил я. – Только вы мне помогите. Дайте мне провожатого под землю.
Они еще немного пошушукались, а потом тот, который с ножом, ответил:
– Нет уж! Это теперь твое дело, репортер! Иди под землю сам. Господь не выдаст – свинья не съест!
– Ну, ладно, коли так.
Они повернулись к нам спинами, и туман тут же поглотил их – мы остались одни перед входом в ночлежку.
– Может, ну его? – спросил Шаляпин, выдохнув облегченно. – Путь свободен – они нас не задержат. Так ведь? Может, пойдем по домам?
Я повернулся к нему:
– Федор Иванович. Опять говорю вам – возвращайтесь. Тут стало слишком опасно.
– А вы?
– А я теперь не могу. Я слово дал, и мне обратно нельзя.
– Кому вы слово дали-то? – воскликнул Шаляпин. – Кучке бандитов?
Я нервно усмехнулся:
– Так ведь слово-то мое! Мне и самому теперь будет стыдно, если я хотя бы не попробую. Иначе – вы слышали – мне сюда больше ходу не будет.
– Да какой вам резон? И без Хитровки спокойно проживете!
– Проживу, – кивнул я. – Прекрасно проживу. Считайте, у меня спортивный интерес. Ну так что – возвращаетесь?
Шаляпин помрачнел:
– Владимир Алексеевич! Я вас очень прошу – никогда больше не предполагайте во мне труса. Я и сам знаю все свои грехи. Но трусости среди них пока не было. Чтобы Шаляпин струсил – такого никто никогда не скажет. И вам не позволю! – почти выкрикнул он.
Я схватил его за руку и крепко пожал ее.
– Простите, Федор Иванович, за это искушение. Уж больно не хочется подвергать вас опасности. Но уж ежели вы решили не оставлять меня, то пойдем вдвоем. Только у меня просьба. Когда мы спустимся вниз, не отходите от меня ни на шаг.
– А если мы потеряемся?
Я рассмеялся:
– Тогда пойте!
– Петь? Зачем?
– Голос у вас громкий. Я вас по голосу отыщу.
Тут и Шаляпин заулыбался:
– Идет!
И мы вошли в «Утюг».
Внутри нас встретили сырые облупившиеся стены, сильная вонь вареной капусты, смешанная с дровяным дымом, перегаром и запахом никогда не мытых тел. Вдалеке кричала женщина, и ей отвечал приглушенный рев мужчины. Кто-то уныло тренькал на самодельной балалайке. Плакал маленький ребенок. Старуха, скрюченная чуть не в дугу, при нашем появлении юркнула в занавешенную старым мятым ситцем дверь. Мы прошли коридором, который был освещен только чадившей керосинкой в дальнем углу.
– Куда пойдем? – тихо спросил Шаляпин.
– Вон туда, там живет арендатор.
Комнаты в этой ночлежке принадлежали одному или нескольким арендаторам, выкупившим их когда-то правдами или неправдами у прежних более состоятельных владельцев. Их разделили на углы – «номера». На самом деле эти «номера» были даже не углами, а лежачими местами – так, например, даже место под нарами отводили под два «номера», разделив их занавеской. Оттого в каждой комнате умещалась прорва народу, которые тут не жили, а только ночевали, проводя весь день «на промысле». Тут же находили себе пары, сходились, объединяя свои «номера», заводили детей, ссорились и умирали. Имущество покойного немедленно делилось между всеми жильцами комнаты. Арендаторы, или по-местному – «хозяева», не только собирали плату за постой – иногда силой, но и являлись поставщиками спиртного. В ночлежки, как и в иные приличные рестораны, нельзя было приходить со своей водкой – жильцы обязывались покупать ее только у «хозяина», который каждый раз пересчитывал бутылки в комнатах. И если находил лишние, не свои – немедленно выгонял провинившихся на улицу, предварительно отобрав в качестве штрафа у жильцов все имущество. Иногда при этом сильно избив несчастных. Такой строгостью нерушимо держались законы ночлежек и соблюдался интерес арендаторов, которые с нелегальной продажи спиртного получали барыша даже больше, чем от сдачи «номеров».
