– Что-то не то, – пробормотал Шаляпин. – Чувствуете?
– Да уж, – откликнулся я.
Мы прошли мимо кучки сидящих и лежащих прямо на земле поденных рабочих, как вдруг я увидал знакомого.
– Эй! Солома! Ну-ка, поди сюда!
Молодой лопоухий «свистун», то есть попрошайка, воровато огляделся и сделал вид, что зовут не его. Тогда я решительно подошел к нему, схватил за рукав чрезвычайно грязного матросского бушлата и оттащил к опустевшим уже прилавкам.
– Ты чего не откликаешься?
Гринька Солома был моим информатором – одним из многих. Я ему приплачивал за наводки на новых людей с новыми историями. Но теперь он сначала постарался вырваться из моих рук, а когда понял, что это бесполезно, быстро поднял воротник бушлата и оглянулся – не смотрит ли кто.
– Пусти, дядя, – зашептал он. – Пусти, а то меня пришьют.
– Да кто тебя пришьет? – спросил я удивленно.
Шаляпин подошел к нам и встал так, чтобы загородить Солому и меня от наблюдателей.
– А кто хочешь пришьет теперь. Тебя теперь тут не любят. Тебя на нож посадят. И меня тож.
– Да за что?
– А ты полиции Блоху выдал.
– Что-о-о-о?
– А что слышал.
Я опешил:
– Кто же такое сказал?
– Сам Рудников.
– Ру-у-удников?
Сволочь Рудников отомстил мне за то, что я заставил его оформить убийство мальчика и тем самым влез в дело его собственной компетенции. И отомстил мне очень коварно. Я несколько лет завязывал отношения с самыми опасными и дикими бандитами Москвы. При всей своей дикости они все же имели некий кодекс чести. И доносительство считалось в нем одним из самых страшных грехов. Наверное, даже самым страшным.
Я отпустил Солому, который быстро юркнул в хитровский туман. Теперь мне предстояло надеяться только на себя. И на Шаляпина – если, конечно, на него можно было надеяться.
Когда мы проходили мимо «Каторги», дверь кабака отворилась и в ней показался пьяный мужичина с бритым лбом. Он, прищурившись, всмотрелся в нас, а потом, видимо, узнав, харкнул, демонстративно сплюнул и захлопнул дверь.
Ну что же. Обстоятельства наши теперь настолько ухудшились, что спуск в ад им уже нисколько не повредит.
Трехэтажный дом на окраине рынка, стоявший в ряду других таких же, снаружи казался бы неживой развалиной, если бы не дым из полуразвалившихся печных труб на крыше.
– Что это? – спросил Шаляпин остановившись.
– «Утюг», – ответил я. – Ночлежка. А вон те дома сзади него – это уже «Сухой овраг». А все вместе называется «Свиной дом», потому как владелец – коллекционер Свиньин.
