– Ага! – сказал Шаляпин.
– Кроме того, – продолжил Коровин, – кучера носят короткие цилиндры, расширяющиеся от тульи. Это очень заметная деталь, и мальчик должен был бы подчеркнуть ее. Но он рисует цилиндр высоким и прямым.
– А лицо круглое! – отметил я, указывая на рисунок ребенка.
– Но вот это вовсе не обязательно, – возразил Коровин. – Лицо – всегда круг. Это привычка с детства глубоко въедается в каждого человека. На круге удобно помещать глаза, нос и рот. Так что про лицо я ничего такого не скажу. Глаза – точки. Ну да, нормально. А вот рот… Если человек добрый, мы рисуем улыбку. Если он безразличен нам – то прямую линию. Но если человек в нашем ощущении – злой, то мы опускаем уголки его губ.
Рот на лице рисунка был явной перевернутой дугой. Изображенный человек был злым.
– Вот это – усы. Это понятно. Большие усы привлекают внимание, и ребенок должен был бы нарисовать их огромными, загнутыми кверху или книзу. Но тут усы есть – однако они небольшие, невыраженные. Бороды нет, иначе ее бы тоже нарисовали.
– Так! – сказал Шаляпин. – А трость?
Я слушал с легким недоверием. Мне казалось, что по этому изображению даже профессиональный художник не смог бы сказать ничего определенного об изображенной фигуре, но Коровин легко опровергал мое сомнение.
– Это точно трость, а не кнут, – продолжил Коровин и нарисовал кривую. – Кнут ребенок нарисовал бы так. И фигура держала бы его вверх. Кнут – это угроза. А это, – он ткнул карандашом в картонку, – определенно прямая палка с большим набалдашником – настолько большим, что автор нарисовал и его – видите этот кружок в растопыренных пальцах?
Шаляпин откинулся на спинку кресла и запахнул халат на своей груди.
– Замечательно, Костя! – сказал он с энтузиазмом. – Жаль, что больше из этого рисунка ничего нельзя извлечь.
– Почему? – спросил Коровин. – Есть и еще одна важная деталь!
Мы снова склонились над картонкой мальчика.
– Обратите внимание на вторую руку, – сказал Коровин. – Что он держит в ней?
– Держит? – переспросил я. – Мне-то кажется, что он сжал ее в кулак, как бы угрожая или собираясь ударить.
– Я вообще ничего не понимаю, – добавил Шаляпин, – по-моему, тут он просто накалякал.
– Э нет! – возразил художник. – Вот это – пальцы, а это – это чашка.
– Чашка! – удивился Шаляпин.
– Вот ручка, а вот сама чашка. Ее трудно увидеть, потому что автор явно не силен в изображении предметов. Но он старался, как мог.
– Чашка! – сказал и я.
