Обычно я сплю очень чутко, особенно в незнакомой обстановке; возможно, когда поздно вечером вернулись Кроули, я пребывал в полудреме и вплел их возвращение в мой сон. Увы, я не могу с полной определенностью судить, что происходило на самом деле: мне слышались приглушенные голоса, доносившиеся снизу, звуки тихих шагов, поднимающихся по лестнице, странные серые лица заглядывали в комнату и смотрели на меня словно заботливые родители…
А позже мне приснились другие звуки: в тишине уснувшего дома, когда дедушкины часы прекратили отбивать неизвестный час, мне послышались приглушенные женские — или мужские? — крики; короткие, все убыстрявшиеся всхлипы с каждой секундой становились все настойчивее, а затем, достигнув пика, стали постепенно стихать, пока совсем не смолкли спустя, как мне показалось, целую вечность, и в доме воцарилась тишина.
5
Утром я встретился с хозяевами.
— Мистер Финч! — воскликнула Мина Кроули, вставая из-за стола. Несмотря на то что супруги поздно вернулись с концерта, они встали с петухами и уже заканчивали завтракать, когда я только спустился вниз, разбитый и смущенный после ночи, проведенной в кресле в библиотеке.
Но стоило мне увидеть Мину Кроули, как я и думать забыл о затекшей шее. Не знаю, кого я ожидал увидеть — возможно, невзрачную серенькую церковную мышку в строгом платье. Но Мину Кроули нельзя было назвать невзрачной; это была одна из прелестнейших женщин, каких мне посчастливилось видеть. Впрочем, по меркам того времени, когда предпочтение отдавалось узким бедрам и неразвитой груди и в моде был тип девушки-подростка, помешанной на танцах и занятиях спортом, миссис Кроули вряд ли бы сочли красавицей. Хотя кое-кто и назвал бы ее хорошенькой, как принято выражаться в чопорном кругу учительниц воскресных школ и старых дев. И все же в неярком облике Мины было нечто такое, что одновременно и притягивало взгляд, и заставляло меня отводить глаза в сторону. Одета она была просто, на ней было платье для чая из голубой саржи с кружевным воротничком и легкой вышивкой на манжетах. Не по моде длинные каштановые волосы были отброшены назад и заколоты черепаховым гребнем. Черты ее лица казались открытыми и приветливыми, словно на рисунке пастелью, выполненном в солнечный день в парижском парке студентом-живописцем, который особое внимание уделил глазам, добавив изящные линии в уголках, чтобы передать любопытный и чуть насмешливый взгляд, и чуть смазал кончиком пальца зрачок, чтобы подчеркнуть мягкость и доброжелательность.
