Вацлав вдруг вспомнил Ирину. И она была отравлена. Она не замечала того, как медленно, но верно одурманивалась в темных залах кино. Сколько миллионов людей проходит через эти темные залы? И сколько из них отравляются? Может быть, все! Или почти все! Этот дурман не отмеривается, и потому нельзя заметить, когда он проникает в кровь, поражая ее.
Карел словно угадал его мысли.
«Не понимаю, Вацлав, как мы будем создавать новое общество? — промолвил он так же задумчиво. — Новое общество из старых алкоголиков! Ну, предположим, что мы создадим им хорошие условия жизни… Будем блюсти человеческое достоинство и честь. А отравы не дадим, — ведь это означало бы отступиться от самих себя… Но я думаю, что тогда они нас возненавидят. Они будут видеть в нас не свободу, а решетку… И они захотят сломать решетку, чтобы снова дорваться до отравы…»
«Это страшнее всего!» — сказал Вацлав.
«Очень страшно… Особенно, если решетка окажется слабой…»
«Но нельзя воспитывать людей решетками! — возразил Вацлав. — Этого ни в коем случае нельзя делать!»
Карел нахмурился. Лицо его вдруг словно заострилось, стало жестким.
«А что делать? Предоставить им возможность одурманиваться? Или самим заняться производством дурмана?»
Вацлаву впервые пришлось призадуматься над такими вопросами, и он не нашел, что ответить.
«Не знаю, — тихо промолвил он. — Может быть, придется постепенно и незаметно отнимать эту отраву. Может быть, усилить кровообращение… Тогда на смену застоявшейся крови придет свежая…»
«Как сказать! — со вздохом заметил Карел. — Все зависит от того, сколько ее осталось, здоровой крови».
«Есть такая кровь! — с горячностью воскликнул Вацлав. — В народе много здоровой крови!»
Карел ничего не ответил.
Дождь усилился. Надо было уходить. Дождевые струйки приятно холодили разгоряченные лица. Вацлав чувствовал, что в голове прояснилось, но тяжесть в ногах не прошла и шаги получались нетвердыми. Улицы обезлюдели, и лишь кое-где попадался закутавшийся в плащ полицейский или запоздалый пьяница, который тяжело брел, шатаясь из стороны в сторону, то гневно грозя кому-то, то слезливо прося прощения. Эти спотыкающиеся пьяницы и они с Карелом были в тот час братьями по крови, по отравленной крови…
Неожиданное движение в лодке прервало мысли Вацлава. Что там делается, на корме? Кто-то приподнимается. Да, кто-то встает с места.
Крепко зажав в руке пистолет, Вацлав направил его на корму. Поднять тревогу? Нет, рано еще, незачем зря беспокоить людей.
