Вацлав любил небо и звезды. В поздний зимний вечер он часто останавливался на каком-нибудь мосту через Влтаву и долго стоял, глядя вверх.
Однажды вечером они с Ириной остановились на мосту. Он по привычке смотрел на звезды, но на этот раз не видел их. Он не чувствовал зимней стужи, ибо на сердце было еще холодней.
Ирина глядела на реку, на отраженные в воде огни набережной и молчала. Молчал и Вацлав. Над ними мерцали звезды, внизу дрожали огни города. Было красиво и грустно. Тишина и безлюдье навевали печаль безысходности.
«Пойдем же!» — сказала Ирина.
Сердце его заныло. Он даже не почувствовал, что рука от мороза прилипла к чугунным перилам моста, а ноги окоченели, стали непослушными. Он сунул руку в карман и молча побрел дальше под тусклым, желтым светом фонарей.
Но лучше не вспоминать об этом. Не надо думать о том, что умерло, что кануло в прошлое. Нет, Ирина, счастье не там, где ты ищешь его! Там лишь мишурный блеск и пустота, там стынут сердца, как стыли наши руки в ту глухую морозную ночь.
Не вспоминать! Именно сейчас нельзя думать об этом!
Но мысли и воспоминания одолевали.
Ему было не по средствам водить Ирину в бары. Да и что делать в барах человеку, который работает на революцию? Он не сразу понял, что ее снедают жгучие желания, сильные и властные, как любовь. Они зародились в полумраке зрительных залов кино, когда по лицам пробегают светлые отражения от экрана. «Эти бледные, пляшущие, колдовские пятна, — думал Вацлав, — завораживают ум и сердце». Иногда он откидывался назад на своем дешевом, скрипучем стуле и вглядывался в лицо, освещенное зыбкими бликами экрана. Это было лицо заколдованной красавицы из сказки — далекое и чужое, с холодным, отсутствующим взглядом. Ничего своего не оставалось на нем, оно, как неживое полотно, отражало лишь чужие мысли, чужие чувства.
Когда они выходили из кино, он брал ее под руку. Но рука ее была такой же чужой, как мысли. Перед ее глазами все еще витали тени экрана: фешенебельные бары с полированными колоннами, отделанными никелем и серебром, красивые женщины с обнаженными, ослепительными плечами, стройные мужчины с лоснящимися прическами, неторопливо пьющие из своих бокалов. Душа ее долго не могла вырваться из-под власти этих призрачных видений, а на лице сохранялось отсутствующее и напряженное выражение.
Пройдя несколько улиц, она зябко поводила плечами, клала руку в карман его плаща и улыбалась жалкой, страдальческой улыбкой. Все в ней рвалось к тому миру, который он ненавидел и стремился похоронить.
