Я на него глянула.
От вспышки лицо у него сделалось, как роза.
— Видела я, — говорю. — Видела, что ты сделал.
Роза, казалось, вот-вот лопнет.
— Свирепый пес, — мой супруг гнул свое, — хотел тебя укусить!
Тут надо объяснить.
Мой муж был не любитель собак.
Нет, собак мой мистер Шекспир очень не любил.
Кошек, тех он еще мог терпеть, а мою Египтянку, по-моему, так прямо обожал.
Ну, Египтянка, она, бывало, вскочит к нему на колени, сидит, и даже было замечено, как мой супруг гладит ее по шерстке.
Еще, бывало, эта кошка лежит, свернувшись, у его босых ног, когда он пишет: ей нравилось, как он пальцами стихи свои отстукивал.
А собак мистер Шекспир прямо не переносил.
Они для него были либо псы виляющие[41], либо звери дикие.
Был у собаки хозяин, она, по его понятию, к первому разбору относилась. Всякая бесхозная дворняга сразу относилась ко второму.
Сучьи выблядки — так он всех вместе их честил[42].
У нашей внучки, у Елизаветы, когда была маленькая, был щеночек, вислоухий спаниель.
Краб мы его прозвали — все бочком, бочком, бывало, ходит.
Чтоб потешить Елизавету, в угоду внучке, мистер Шекспир, случалось, и бросит палочку щеночку Крабу.
Но сразу повернется и в дом спешит, покуда Краб не успеет и опомниться, не то что эту палочку ему принесть обратно, — то ли чтоб не гладить, не хвалить потом собаку за ее усердие, то ли чтоб не затрудняться — снова ту же палку кидать.
И это еще самая большая милость, какую мой супруг оказывал собакам.
Елизаветин спаниель, щеночек Краб, — единственный был пес, которого он хоть прикидывался, будто бы любит.
Глава четырнадцатая
Моя улыбка
Все это взяв в соображение, и вспышку эту, и ненависть его к собакам, я не могу сказать, что очень удивилась, когда мистер Шекспир пнул ту дворнягу на Грейшез-стрит.
Насчет свирепости этого пса я решила лучше уж не спорить со своим супругом.
Зато тебе, любезный мой Читатель, могу сказать, что, вздумай тот пес меня куснуть, очень несладко бы пришлось его беззубым деснам.
— Так как же? — снова спрашиваю у мистера Шекспира.
— Что — как же? — ему непонятно.
— Весь свой гардероб ты заработал писанием сонетов?
Румянец расползался.
Спустился к шее мистера Шекспира, дополз до кадыка.
Расползся вширь, к ушам.
Он ведь лопоухий был.
И эти уши вспыхнули огнем.
Будто бы все лицо он крапивой обстрекал.
Хитрые глаза мистера Шекспира забегали туда-сюда по улице.
Он смотрел сразу повсюду, никуда, на что-то, ни на что, лишь бы не встретить мой откровенный взгляд.
