Потом-то уж доктор Джон Холл ему прописал воду с лягушачьей икрой, сам и поставлял, чтобы примочки на щеки класть, — будто бы помогало.
Но так, чтобы совсем, мой супруг и не избавился от свойства этого — чуть что краснеть, как рак.
Знаете, как говорится:
Кто краснеет, тот стыд имеет.
А все же, по-моему, удивления достойно.
То есть как подумаешь, что мистер Шекспир творил и что мистер Шекспир говорил, как представишь, про что — Сусанна рассказывает — он в пьесах своих писал, да и вообще какой он был стреляный воробей, тертый калач, какой поганец.
И когда подобный человек краснеет от того, что жена задала ему простой вопрос, а весь ли гардероб у него от писания сонетов, — нет, как хотите, а я до сих пор считаю, иначе тут не скажешь — это ну прямо поразительно.
Видывала я, как мистер Шекспир творил даже очень странные дела, когда кровь вот так ударит ему в голову.
От этих вспышек он всякую власть над собой терял.
Бывало, что-нибудь прямо дикое выкинет, чтоб свою эту слабость скрыть.
Раз как-то его мать рассказывала историю про то, как он родился, как трудно ей тогда пришлось, а я вижу: краснеет, краснеет, уж кажется, вот-вот лицо у него лопнет.
Сидит, щеки в ладонях, а Мария все разливается о своих ужасных родах.
Вдруг он как вскочит — и сунул маринованную луковку ей в рот!
Представил, известно, все дело так, будто бы он пошутил, и папаша хохотал, а Мария-то чуть той маринованной луковкой не подавилась!
Другой раз, когда мистер Шекспир покраснел, как рак, вижу: кинулся лицом в кадку с мальвазией, будто бы от вина у него разом снова охолонут щеки.
(Но это уж потом, когда пьянствовали они с папашей.)
А тогда, в Лондоне, когда я его спросила, не весь ли свой модный гардероб он заимел через писание сонетов, и в ответ он ужасно стал краснеть, тогда мистер Шекспир вдруг метнулся от меня в сторону и дико взбрыкнул.
Сперва я подумала: ну, взбрыкнул и взбрыкнул.
Потом разглядела — пинает предмет определенный.
Предмет этот, какой он пнул, была мимохожая дворняга.
Дворняга — смотреть не на что, вся черная, как дымоход, и без хвоста, а носик словно куний.
Как мистер Шекспир пнул ее, она взвилась, давай визжать, а потом плюхнулась прямо в уличную грязь.
Лежит черный песик, задыхается, пасть раззявил.
И ни единого-то зуба, я заметила, у бедненького.
Шкурка вся свалялась.
Потом дворняга эта поднялась, встряхнулась и с лаем затрусила прочь.
Мой супруг стоял и теребил налитые кровью щеки.
— Ты видела? — спрашивает. — Она хотела тебя укусить!
