Долго перечислять, ему недолго съесть — лишь бы подсахаренное, медовое да сладкое.
Кушать всласть — твоя власть, а за все придет расплата.
И стали зубы у него порченые, и не очень он любил смеяться.
Понимаете, не очень-то ему приятно было, чтоб кто-то видел черные могильные камни у него во рту (как следствие, что объедался сахаром), особенно чтоб важная персона, но если у вас хватит хитрости, как у него, — улыбайтесь себе, сколько душе угодно, и никто зубов ваших не увидит.
Мистер Шекспир, он ведь как: он, когда улыбался, опускал, натягивал верхнюю губу, ямочку разглаживал посередке, ту, которую, раз как-то матушка мне объяснила, ангел-хранитель пальцем своим небесным вдавливает, когда вы рождаетесь на свет.
Дай Бог матушке Царствия Небесного и пусть земля ей будет пухом, а сэр Ухмыл пусть тоже спит спокойно там у себя в церкви Святой Троицы.
Не то чтобы я верила в ангелов-хранителей.
Не то чтобы мой супруг меня важной персоной почитал.
Глава вторая
22 апреля 1594 г.
День был, значит, 22 апреля, про который рассказываю, а год, значит, 1594-й.
Жиденький, неказистый такой денек, ни то ни се.
Все никак он не мог решить, денек, то ли быть ему весной, то ли зимой остаться.
Ну вот, и вы, конечно, будете дивиться, как это я число упомнила, ведь все давным-давно быльем поросло, и почему насчет погоды так уверена, и как так я в точности вам пересказываю, что он сказал, да что я сказала, и тому подобное.
Что ж, я вас не виню.
Вы небось думаете, вру я. Небось думаете, присочиняю, очки вам втираю, сказки вам рассказываю.
Ан нет.
Все я говорю, как есть, все, как оно было, правду я вам говорю.
Тут выдумки, Бог даст, никакой у меня не будет.
Вот вам мое честное-благородное слово, не видать мне Царствия Небесного, если я вру.
Господь меня наградил или уж наказал, не знаю даже, отменной памятью.
И особенно у меня отменная память на то, что он сказал да что я сказала, потому, известно, что мы годами не говорили друг другу ни единого слова.
А число я помню потому, что было дело под Георгиев день, а иначе сказать, под деньрожденье мистера Шекспира, и того дня канун, когда он ушел от нас к вечной славе. (Да, он на свое деньрожденье помер. Тонкость во всем любил.)
А погоду я помню потому, что не по ней оделась, и еще потому, что все в тот день, каждая малость, у меня засела в памяти, по причинам, которые вы поймете еще прежде, чем я окончу свой рассказ.
Странную историю я вам расскажу.
Уж поверьте.
Верно говорят:
