Юдифь для этих лепешек взяла камедь, три дня, три ночи в розовой воде вымачивала, потом туда горстями сахар накидала, для крепости, потом добавила белки шести яиц и сок двух апельсинов.
Подается на четверых — ну, так Юдифь замышляла. Да уж, чистый сахар, приправленный и запеченный, под видом торта.
Постом, аж до самой Пасхи лез у мистера Шекспира из ушей.
Сладок мед, да не по две ложки в рот.
Гамнет говорил — он сам из сахара, наверно, деланный.
Сладенький.
Марципанчик.
* * *
Читатель, я говорю про моего супруга, Вильяма Шекспира.
Вильям Шекспир — вот о ком речь, из Стратфорда и Лондона, сын Джона и Марии Шекспир (оба уж покойники).
Покойный мистер Вильям Шекспир, дворянин[2], что проживал на Чэпл-стрит в Нью-Плейсе, большом доме — втором во всем Стратфорде. (И где я сейчас пишу, если желаете знать.)
Тот самый знаменитый Вильям Шекспир, который в свое время был очень славен как автор 38 пьес, 154 сонетов, а еще жалобы женщины, которая пошла по дурной дорожке, двух неприличных поэм из древности (к ним я еще вернусь) и надгробного рыдания по случаю кончины двух невинных птиц[3].
Мой супруг.
Сладкий мистер Шекспир.
Поганец.
Да, насчет птиц: вы небось знаете, а то и нет, что иные поэтические обожатели прозвали мою знаменитую половину — Эйвонский лебедь.
Глупость — я скажу.
Я скажу — ну ни к селу ни к городу.
Это же вовсе в птицах ничего не смыслить надо.
Лебедь поет, когда приходит смерть.
Мистер Шекспир не пел.
Отвернулся к стенке и папистом помер.
Я его тогда поцеловала, и было так, словно свечку церковную целую.
Лицо белое-белое, даже прозрачное все стало.
Стихи с вином: не дай Боже их вместе сочетать.
Эти жуткие близняшки мужиков валили и покрепче моего. Вот до смертного одра его и довели.
Верно я говорю?
То-то.
Но не про смертный одр мистера Шекспира пойдет речь в моей истории.
У меня теперь совсем другая кровать на уме.
Лучшая кровать, какую я видала, в какой спала, в какой любилась.
Кровать — кто скажет, что мой сладкий сон, а кто скажет — мой это был кошмар.
Как бы ни было, лебедь ваш — он царственный. А мистер Шекспир был перчаточников сын.
Не слюнявый обожатель, а любимая жена, притом вдова, я говорю вам: уж скорей он был ворона-выскочка в павлиньих перьях[4].
Мне ли не знать, верно я говорю?
Ну вот, и по хитрости этой старой вороны, теперь уж мало кто и знает, как он обожал сладкое.
Мистер Шекспир, если на то пошло, ну ненасытный был сластена.
Сливы засахаренные, сладкие тюри, синеголовник.
