На столе Вария все еще лежали экземпляры и черновики писем, касающихся некоторых официальных визитов Лео и Клодии, первые чертежи и отчеты по больнице для рабов. Почти все они были более давними, чем документы в кабинете Лео, и Варий подумал, что от них вряд ли будет какой-нибудь толк, однако сгреб все в кучу и начал скрупулезно разбирать, но вдруг, не успел и глазом моргнуть, проснулся одетый на своей кровати, распростертый среди бумажных завалов, совершенно не помня, что здесь к чему.
Фаустус расхаживал по дому Друза с необычайно высокими потолками, отделавшись от своей свиты, как змея, сбросившая кожу. Выглянув окно, он заметил в саду клочковатые седины Луция, который, пошатываясь, прогуливался в сопровождении своей сиделки. И этот спотыкающийся старик был его братом, на шесть лет моложе! А все это — из-за проклятия, которое на нем, Фаустусе, не сказалось. Одна из многочисленных причин как можно реже посещать Луция. И все же — бедняга Луций! Фаустус нервно ощупал свои волосы — он никогда не был тщеславным, как Лео, и с покорностью фаталиста позволял своему статному телу жиреть, но внезапно ему захотелось взглянуть на себя. Вместо этого он бросил взгляд на Туллиолу, почти такую же гладкую и лоснящуюся, как зеркало, и она улыбнулась ему в ответ. Ему захотелось привлечь ее к себе, чтобы она, как якорь, удержала его в этом гладком и молодом мире, но в данный момент он побаивался Макарии, которая хотела вернуться на Саламис, где у нее было развлечение в виде этих нелепых виноградников. Но он приказал ей явиться вместе с ним повидать Луция. Трое братьев Новиев уже никогда не соберутся вместе. Макария могла, по крайней мере, отложить свое бегство из Рима, предпринимаемое с единственной целью — расстроить отца.
И Макария таки навела на Туллиолу страх за завтраком. Туллиола, всегда такая тактичная, почти все время молчала.
— Думаю, ты могла бы сказать ему хоть несколько ласковых слов, — произнес Фаустус.
— Нет, не могла бы, — отрезала Макария. — Это лицемерие. С ним такая морока. И глаза вечно бегают.
— Ну, это несправедливо, — мягко сказала Туллиола, почти так же спокойно, как обычно. И явно почувствовала облегчение, когда Макария проигнорировала ее.
— Не понимаю, зачем я здесь.
— Теперь он мой единственный брат. Ты такая бессердечная молодая особа, — жалобно произнес Фаустус, а затем, чтобы наказать дочку, которая строптивилась все утро, добавил: — впрочем, не такая уж молодая.
