Клеомен медленно сощурился. Глаза его превратились в светло-карие, единственное почти бесцветное пятно на его лице.
— Итак, вы считаете, что это был яд, Кай Варий? — спросил он.
Варий стал бормотать что-то невнятное, но тут вошел один из легионеров Клеомена и сказал:
— Его нигде нет, сэр, и никто не видел его с прошлой ночи.
Выцветшие брови Клеомена поднялись, однако еще секунду он пребывал в нерешительности, не сводя глаз с Вария, прежде чем угрожающе проворчать:
— Ладно, только далеко не отлучайтесь, вы можете нам понадобиться. — И, снова помолчав, угрюмо добавил: — И пусть кто-нибудь из моих людей отвезет вас домой. Сразу видно, что сами вы не в состоянии.
И, тяжело шагая, вышел из комнаты.
Варий стоял не двигаясь. Затем судорожно повернулся и взял пальто, осторожно пряча коробочку в складках. Он спустился вслед за легионером по лестнице и лишь спустя какое-то время осознал, что стоит в лифте на первом этаже блочного дома, где они жили с Гемеллой, почти не помня того промежутка, когда он ехал в машине. Он даже не мог точно сказать, как долго стоит в неподвижном лифте. Он нащупал коробочку Макарии со сластями: она была на месте.
Он упрямо взобрался наверх по спиральной лестнице, решительно вошел в квартиру, симпатичную на вид, но буквально крохотную, потому что в Риме все стоило недешево. Варий включил весь свет, запретил себе обращать внимание на вещи Гемеллы и даже глазам — слишком подолгу останавливаться на чем бы то ни было. Надо было срочно позвонить ее родителям. Он постарался говорить настолько мягко и быстро, насколько это было возможно, и, собрав всю волю в кулак, несколько раз повторил, что не знает, что случилось, пока отец Гемеллы не начал почти сварливо задавать вопросы, а потом внезапно умолк. Хуже было с его собственной матерью, которая после первого горестного восклицания с силой произнесла:
— Я еду. Буду через час.
После длительных и нелегко давшихся ему просьб — под конец Варий уже умолял ее не приезжать, — ему удалось отложить визит матери на несколько дней. Он отключил дальнодиктор и задумался, сможет ли каким-то образом подготовить ее к тому, что, вероятно, случится дальше с ним самим. А может, и ничего, ничего дальше не случится. Сдаваться он пока не собирался.
Это была правда, что иногда ему приходилось брать работу на дом, что иногда, если требовалось, он сидел над ней целую ночь.
Нетерпеливый Лео, который все решал сгоряча, требовал всего вдруг и так же вдруг остывал к сделанному, ввел эту усердную кропотливость в привычку, хотя сам так до конца и не понимал ее — он не мог постичь, как кто-нибудь может настолько упиваться подробностями замысла.
